Капитал (сборник)

Серёга встретил меня с родовой иконой в руках. Он блаженно улыбался.

– Ты один? – спрашиваю.

– Один.

Я прошёл к нему в комнату и утвердился в кресле. Он встал напротив, держа икону обеими руками, будто собрался благословлять.

– Она ушла от меня, – произносит он.

Длится пауза, живая, не театральная.

– Ночью все деньги извёл на неё, а утром говорю, что отныне будем жить по любви, без денег. Она и ушла.

Я ищу в уме любое коротенькое слово, чтобы ободрить Серёгу, но искренне удаётся только:

– Да…

Ему этого достаточно.

– Брат! – говорит он. – Ты меня понимаешь!

Он заново пересказывает мне про остановку, ногти и уставшую спину.

– Я думал, что только в кино так, а она сама мне говорит: «Давай туда». Ты пробовал?

Он трясёт над моей головой иконой, а я думаю своё. Вспоминаю, что напротив здания Управления, в метрах ста, строится жилой дом. Пока возводятся этажи. Я без проблем проберусь на стройку и размещусь в одной из комнат. Прицельная дальность винтовки 250 метров. Даже не потребуется оптика. Стреляю я лучше, чем вижу. Дано.

– Она там бреется! И мне сказала бриться, чтобы ей не лезли волосы в рот. Представляешь, какая талантливая?

Засяду вечером. Знаю, что никто из заместителей начальника (а он зам) не уходит с работы, пока у генерала горит в кабинете свет. Где окна генерала, мне известно. То есть: слежу, когда погаснет в окнах свет, и через 10 – 15 минут Ситников перед моими глазами.

– Ты не слушаешь меня? – возмущается Серёга. – Я спрашиваю, сколько, по-твоему, дадут за эту икону в антиквариате?

– Ты вконец ошалел? – скрипучим, ещё непросохшим голосом, говорю ему.

– Деньги нужны, Вань. Катю вернуть.

Я замолкаю на минуту, больше не желая вникать в горе Серёги, и диктую ему:

– Доставай винтовку-мелкашку…

– Думаешь? – перебивает он меня. – Чтобы Катя не досталась никому?

– Доставай винтовку, – повторяю ему, – мне надо, мне. Ничего не спрашивай. Помощь не предлагай. По телефону со мной больше ни о чём не говори, а лучше не звони совсем.

– У тебя-то что? – прозаично интересуется Серёга.

– Я сказал, не спрашивай.

– Вань, ты всё-таки согласись, что Екатерина для меня больше, чем девушка…

– Серёг, ты слышал, о чём я?

Он тискает икону и на вдохе произносит:

– Была и нет её…

– Ты дурак?

– Я про винтовку.

– Шутишь?

– Я же объясняю. Мне были нужны деньги, вот и продал.

– Почему именно её? Про меня забыл?

– Её-то как раз не продавал…

Я уставился на него.

– Винтовку я подарил. В довесок. Спешил что-нибудь продать, а соглашались купить только автомат и пистолеты. И то через неделю. Я пообещал даром КС и мелкашку, лишь бы деньги сразу. И цену до копеек снизил.

Гляжу на него и не вижу. Нет Серёги. Пусто. Жизнь его пустая, как его же яйца.

– Обижаешься? – спрашивает из пустоты голос Серёги.

Я не хочу ему отвечать. Боюсь, что пустота ворвётся мне в горло и с силой вакуума взорвёт меня, расщепит. Я-то теперь имею смысл жить. А винтовка ушла, так и ладно. Всегда найдётся нож.

– Думаешь, не продавать? – из пустоты перед моим носом маячит икона.

Я отворачиваюсь от неё и жмурю глаза. Ножом, вручную, будет хлопотно, и уйти шансов почти не останется.. Стой, Ваня! Ваня стой!

Я замер, стало страшно. Почувствовал, как зудит мозг. Ещё минута или миг и в мозгу случится химический процесс, после которого я просто, пошло сойду с ума.

– Вань, скажи, что у тебя стряслось? Я же друг.

Всё, всё, хватит. Больше не думаю. Сойти с ума – это то же, что смерть. Думать – завтра.

С усилием выискиваю глазами в пустоте силуэт Серёги.

– Собирайся, пошли со мной к Вадику, – говорю силуэту.

– Кто это?

– Тебе какая хер-разница! – стараюсь говорить скорее, не думая.

Мы идём по улице, и я стыжусь Серёги, будто он педераст.

– Может, мне повеситься? – пыхтит Серёга, не успевая за мной.

– Иди на хер! – краток я.

– Вань, будешь грубить, я не пойду с тобой.

– Сука, замолкни! – выпаливаю, после чего он спешит смирно.

А правда, зачем я его тащу? Наверное, всё же жалко. Хочу, чтобы вместе со мной он сегодня отскочил от реальности… Не думать, Ваня! Не думать, гад!

– Шалом! – встречает нас Вадик в зелёных трусах.

Ему ничего не делается. Вечный Жид.

– Это свой, – показываю на Серёгу. – Вадик, есть у тебя?

– Как раз вовремя! Сейчас будем пробовать новый сорт. Мне с Питера прислали одну-единственную семечку, и она взошла. Я увидел и упал. Чёрная конопля! Листья прямо чёоорррные!

На кухне те же неизученные лица. Их три. Сидит и четвёртый. Его лицо мне знакомо свежими шрамами, которые на губах, на лбу, и нос всмятку.

Он, как и все, здоровается со мной и спешит досказать историю:

– Короче, пришёл в «Камелию», а там даги гуляют, пляшут свою лезгинку. Говорю им: езжайте к себе и там пляшите. Ко мне сначала один, я ему хлоп в тык, он – с копыт. Второй тут. С отвёрткой. Я ему хоп подсечку, он тоже с копыт, и я его давай крошить. Там все остальные. Короче, замесили меня.

У битого сквозь синяки выступил румянец. Окончив сагу, он воинственно огляделся и остановился на мне. Узнал. Что-то он увидел в моём лице неотвратимое, отчего румянец с него спал.

– Как их назвать? – неуверенно спросил он лично меня.

– Неруси, – отвечаю, не задумываясь, – прохода нет.

Он кивает и кивком пытается спрятать опозоренное лицо.

– Это Евпатий, – представляет Вадик рассказчика. – Так-то Паша, но погоняло Евпатий. Скинхед. Люблю я, Вань, с тех пор скинхедов!

– Что не любить, – соглашаюсь с Вадиком. – Сам, бывало, за Русь какашку съел бы.

– Проверим! – торопится Вадик и поджигает готовую папиросу.

– Я не буду! – шепчет мне Серёга, но я, пыхнув, передаю ему со словами:

– Тебя спрашивают?

После первого же пыха у меня высыхает рот. Силён сорт.

– Что-то меня прибило! – говорит один из неизученных. – Давно так не было.

Я прикипаю к стулу и в голове моей запускается форматирование, после чего я забываю даже название предметов. Смотрю на стол и, убей, не помню, как сказать. Стена? Команда? Баланс?

Последнее, что удаётся мне более-менее связно сообщить, это:

– Парни! Пора каравай. Будем бульон? Не ленись рано вставать. Я умираю. Золотые слова.

Вижу, Серёга лежит на полу. Синий. По кухне мечутся трое.

– Вадик! – кричит кто-то из них. – Придавило конкретно. Не спалиться бы!

Не обуваясь, они выбегают из квартиры.

– Вдруг мать придёт, хана! – вскрикивает Евпатий и срывается вслед за троими.

Остаёмся я и Вадик.

– Свет уходит, – говорит он дрожащим голосом. – Хорошая анаша.

– Завтра в школу, – вздыхаю последний раз, и сердце моё встаёт.