Капитал (сборник)

Ивана, живого и счастливого, отвезли домой, а вечером ему позвонил Тимур и сказал, что Юля упала с балкона. Больше не сказал ничего.

2.

Как она выглядела на земле, когда похороны и потом – где могила, Иван узнавать ни у кого не стал. Он начал озорничать.

Раньше милиция клацала зубами, зная, что того или иного злодея будет защищать Иван. Следствие и дознание на дух не переносило его самого, его костюмы с металлическим отливом, зеркальные ботинки и крокодилий портфель. На всякий допрос или судебное слушание он являлся, сияя, как в ЗАГС.

– Что? – обречённо вздыхал следователь в его наглые глаза, – опять пришёл всех жуликов по домам распускать?

А он улыбался и изящными белыми пальцами интеллигентно заправлял за узел галстука кудри, которые щекотали ему кадык.

Ивану боялись давать на ознакомление дела, это было всё равно, что давать кочан капусты на ознакомление козлу. Он брал толстые, толще Пятикнижия Моисея, тома и искал в них первоначальный материал – грязные, мятые листочки, исписанные кривым бессонным почерком и пропитанные никотином. Здесь-то Иван и в самом деле чувствовал себя, как в огороде, смакуя огрехи. То разные чернила, хотя по сухим каплям на листах было ясно, что писалось в дождь, и шариковую ручку оперу пришлось поменять на гелиевую. То в неверной графе стояла дата и наплевать, что протокол писался ночью в подъезде без лампочки. Фальсификации и всё тут.

Понятые от вопросов Ивана теряли речь и сознание, а он, спрашивая, мотал на палец кудряшку, торчащую из прорехи между пуговиц. Следователи и дознаватели, бывало, что и плакали, когда он, играючи, разваливал дела, которые, казалось, можно было отдавать на Страшный суд, и ангелы сказали бы спасибо. Слава Ивана достигла пика, когда судья Фирсова не смогла вынести решение об аресте Галины, цыганки, наводнившей героином несколько городов. Фирсову вынесли из зала суда с инсультом.

Так было, а стало…

– Дежурный сегодня кто, Ваня? – спрашивал следователь, созваниваясь с адвокатами. – Слава те, господи!

На раз-два Иван принялся колоть своих подзащитных или подначивать их подписать показания им же на беду.

– Ваня придёт? – говорили сыщики, уставшие биться со злодеем, упёртым, как земная ось. – Значит, можно будет домой свалить раньше. Ваня расколет.

И приходил он, ослепительный, прямой и так же манерно поправлял на шее выбившиеся лохмы.

– Кто у нас сегодня? – спрашивал.

– Новый Раскольников! – угодливо объясняли ему. – Восемнадцать лет отроду, четыре судимости. Изнасиловал и ограбил старушку, восемьдесят четыре года. Целый день крутим-вертим, молчит.

– Отдельный кабинет и десять минут не беспокоить, – диктовал Иван свои скромные условия.

Один-на-один он говорил молодому Раскольникову:

– Ты золотой парень! Я бы молился на тебя, будь у меня такой сын. Я вижу людей, верь мне. Поэтому делай, как я скажу тебе.

Не через десять, а через пять минут Иван выходил из кабинета и бросал следователю:

– Начинайте допрос. Скажет всё, как было.

Если требовалась грубость, то Иван выражался настолько живописно, что у видавших виды оперов стыла кровь и по-дамски грелись щёки. Имея же дело с элитой криминала, он просто хитрил. Помогало имя и слава прежних побед. Но до поры.

Не в первый раз он взялся защищать Олега Святославовича Трофимова, тайного князя мужеложников. Олег Святославович занимался гирудотерапией, то есть пиявками. У него имелось маленькое помещение в здании автовокзала, комната, разделённая медицинскими ширмами, за которыми стояли кровати для процедур. В рабочее время на кроватях лежали гипертоники и симулянты, а в вечернее – сам доктор и с ним кто-нибудь однополый.

Внешность его мало содержала в себе от идеалов гей-культуры. Большое, обрюзглое, как у испорченного мертвеца, лицо. Фигуры был излишек, особенно там, где ей не место: на животе, седалище, и вообще ниже подбородка начиналась одна обильная фигура.

Помещение же на вокзале служило лишь прихожей к его насыщенной жизни. Полнокровная жизнь кипела на даче, что находилась в деревне на берегу Волги и внешне ничем не отличалась от остальных деревенских изб. Характерным было название деревни, Содомовка.

В чахлый деревянный домик с плохой банькой, в которой ветер дул по ногам, каждую неделю съезжался богемный люд. Работники столичных инстанций, депутаты, ну и птицы помельче, вроде деятелей искусств, которые повседневно мыли посуду и убирали из бани кал после оргий.

На работу Олег Святославович ездил на большой и чёрной, как ночь, машине с номерами администрации. За рулём сидел, конечно, не сам, а штатный водитель. Ни один крупный законопроект, касающийся жизни города и области, не принимался без благословения Олега Святославовича, хотя к своим сорока пяти он с трудом читал и не умел писать.