Капитал (сборник)

Екатерина жрала громко. Давясь, блевала и жрала опять. Не человек и не свинья. Вытянутое лицо с ноздрями кверху. Изо рта наружу зубы, которые разгрызут кирпич. На коротких пальцах, будто напёрстки, жесткие наросты.

– Ага, вот ты! – невнятно сказала она, роняя непрожёванные макароны. – Подходи, целуй.

Я уронил прут.

– Подбери! – усмехнулась она. – Отхлещешь Мухтарку за то, что плохо тебя прогонял отсюда. Чего молчишь? Здравствуй!

Я не мог говорить. Казалось, что если произнесу хоть слово, то истрачу последние силы и упаду.

– Молчун! Я тебя мужчиной сделала, а ты – тьфу! – она плюнула в меня макаронами.

– Прощай… – выдавил я и качнулся к выходу.

– Стоять! – рявкнула она. – Всё равно никуда не денешься. Я тебя давно, с первого дня прокляла. Со мной не останешься, превратишься в собаку. Уяснил?

– Да…

– Всё, иди. Дай поесть.

Я бежал к лестнице на чердак и со мной собаки, заглядывая мне в лицо, мол, ну как там?

Главное, чтобы были на месте спички. Своих-то у меня нет, я не курю. Забрался на чердак, посветил телефоном. Спички!

Не описать, какой это ад, когда горит свинарник. Поросячий визг рвёт воздух. Кровь в венах мёрзнет, леденеет.

Я стоял на коленях, рыдая в голос.

Прибежали с зоны люди и принялись сшибать с дверей замки. Кто-то отчаянный пробрался внутрь, и после этого на улицу хлынули поросята, дымясь и роняя с себя искры и хлопья огня.

Я подполз к одному поросёнку, который упал в сугроб, и сугроб под ним шипел. Почерневшая шкура на боку поросёнка лопнула, в трещине белел жир. Неуклюже двигая головой, хрюн пытался лизать снег.

Надо мной встал мужчина в пятнистой форме. Я задрал лицо и прокричал ему:

– Это я поджог! Что хотите, делайте! Бейте, сажайте!

Почему-то крик у меня получился слишком грубый, и слова прозвучали скорее в моём мозгу, нежели вслух.

Мужчина пнул меня в челюсть и выругался:

– Не лай, псина!

Ко мне подбежал Мухтар. Он незлобно прорычал, и я понял, что меня приглашают в стаю. Отныне у нас общая цель. Прогонять других.

Марина

1.

Зиме приелись русские, ушла она воевать в другие страны. Было это недавно, и сейчас она так делает каждый год.

Без материного пригляду февраль ради озорства грел землю до корней. Посулами весенней любви растревожил он вербы, и те, богохульные, забыв церковный календарь, бойко распушили почки.

Подобно вербам, распушив хвосты перед котами, бегали пьяные от тепла кошки. На мордах собак читалось: «Где тут наши собираются?» – и спешили они, радостно оскалив пасти, на свои грязные свадьбы.

Февраль взбаламутил всех тварей и забыл ждать того, что мать вдруг вернётся и заставит наверстывать холода до посинения, без сна и покоя.

Зима, и правда, вторую неделю рвала американцам электрические провода и гудела в трубы каминов: «Ууу, суууки!» На немцев она устроила снежный авианалёт, мол, помните? Злая ходила по Европам и сопела себе под бабий-ягий нос: «Кто тут у нас? Италия… Тепло ли тебе, девица?»

2.

По сухому нагретому асфальту шёл в город солдат срочной службы Павел Столбов, ротный почтальон. Слишком русский из-за картофельного носа и маленьких глаз-чесночинок. Слишком зимний из-за бушлата и шапки.

Его обогнала девчонка на спортивном велосипеде, чуть-чуть взрослее школьницы. «Нормальный велик, – подумал Павел, – на таком я бы за пять минут добирался до почты».