Капиталисты поневоле

Лахман в 1970-е гг. был еще студентом в Принстоне и, по его собственному показательному признанию, плохо тогда понимал разницу между курсами, которые читали профессора веберианского и неомарксистского толка. Однако элитное американское образование — если воспользоваться его возможностями, а Лахман был способным студентом — отличается именно упором на сопоставление различных точек зрения и их прагматичную рационализацию с возможным общим знаменателем. Собственно, это отражает традиционный стиль американской двухпартийной дискуссии. Молодой Ричард Лахман увидел не только силу Иммануила Валлерстайна, Чарльза Тилли или Перри Андерсона, но и оставленные непроясненными лакуны и попросту слабые места. (Кстати, Лахман обладает редким даром глубокого и цельного видения научного текста. Его рецензии на книги коллег нередко значительно четче самих книг и, пожалуй, могли бы составить отдельный весьма достойный том.) Скажем, из общей теории Валлерстайна, сформулированной, напомню, еще в 1972-1974 гг., никак не вытекает объяснение, почему прорыв к капитализму совершили Нидерланды, а не Венеция и Флоренция. Конечно, Валлерстайн с его эрудицией и интеллектом очень элегантно обходит проблему, просто добавляя к своей теории убедительную пристройку, однако органически не связанную с основным архитектурным планом первого тома его «Современной миросистемы».

Вот это и взялся восполнить Ричард Лахман. Проштудировав массив новой (на прорывные 1970-е гг.) литературы о возникновении капитализма на Западе, он отправился в Гарвард со смелым, если не юношески самонадеянным намерением сделать диссертацию, систематически тестирующую на эмпирическом архивном материале и, в итоге, логически обобщающую основные теории происхождения современности. Теперь вы уже знаете, что это заняло у него 17 лет жизни, и это еще не предел. Джек Голдстоун работал 13 лет над своей первой монографией о дестабилизирующей роли демографического давления и «безработице» среди младшего поколения элит, Джон Маркофф и подавно провел 26 лет, статистически обрабатывая массивы документов времен Французской революции. Но в результате появились модные прорывные работы нового поколения, не столько открывшие новые горизонты (как работы поколения Валлерстайна и Тилли), сколько убедительно подчистившие фланги и тылы и по ходу дела закрывшие немало затянувшихся дебатов. А закрыть дебат в науке, согласитесь, куда как труднее, чем открыть.

Как признает сам Лахман, для него самыми интересными и важными оказались вопросы, поставленные марксизмом. Например, как классовая борьба способствовала краху феодализма и формированию капитализма? Однако убедительнее выглядели ответы с позиций Макса Вебера. Не классовая борьба в виде крестьянских восстаний, которая на самом деле была эпизодичной и, главное, редко приводила к ощутимым политическим последствиям, а порою острейшее соперничество среди различных фракций самого господствующего класса (т. е. элит) шаг за шагом привело к самотрансформации бывших феодалов в новых капиталистов. Мутации из одного исторического вида в другой происходили постепенно, на микроуровнях и в зависимости от локальных организационных контекстов. Отсюда и парадоксальное заглавие книги — «Капиталисты вопреки себе», — которое теперь было бы интересно перенести и на постсоветский контекст.

Это вполне веберовский ответ на марксистский вопрос. Только учтите, что ортодоксальные веберианцы школы Парсонса чурались марксистских подходов почти с таким же квазирелигиозным негодованием, как и почтенные советские ученые относились к «протаскиванию» контрабанды из западной науки. Собственно, так и надо читать Лахмана — американский интеллектуальный контрабандист, познакомившийся в Принстоне и Гарварде с марксизмом, но затем взявшийся за поиск других ответов, более устойчивых к требованиям научной логики и эмпирики реальной истории Европы. Судите сами, чего добилось среднее поколение западных историко-сравнительных социологов.

Георгий Дерлугьян

КАПИТАЛИСТЫ ПОНЕВОЛЕ

Моей матери

Лотте Беккер Лахман

и памяти моего отца

Карла Эдуарда Лахмана

БЛАГОДАРНОСТИ

Эта книга готовилась долго. На протяжении ряда лет многочисленные учителя, коллеги и студенты помогали мне самыми различными способами. Задолго до того, как у меня появились конкретные планы в отношении этой книги, мне давали советы, как разобраться в исторической социологии в целом и в развитии капитализма в Европе раннего Нового времени в частности мои учителя по Принстону и Гарварду, Гилберт Розман, Мэрион Леви-младший, Теда Скопкол, Гаррисон Уайт, Джон Пэджетт, Джордж Хоуманс, Рон Брейгер и Госта Эсприн-Андерсон. Теда Скопкол, Джон Пэджетт и особенно Гаррисон Уайт продолжали советовать и читать мои работы после того, как и они, и я сам покинули Гарвард.