Капитализму в России не бывать!

О чём его спрашивали? Обо всём. Какой у него оклад, какая семья, когда можно ожидать жильё очередникам, которые ждут его уже много лет, когда улучшится снабжение Москвы продуктами питания, как его встретили товарищи по Политбюро… Почему-то больше других запомнился вопрос: в каком ателье Ельцин заказывает гардероб? Он ответил, что носит только отечественную одежду, которую покупает в магазине, а ботинки на нём купленные ещё в Свердловске (назвал и цену — очень умеренную), и очень ими доволен.

Из ответов Ельцина следовало, что в Москве неразрешимых проблем нет, было бы желание у руководителей улучшить жизнь населения. Так, отвечая на какой-то вопрос о неполадках в торговле, он сказал: неужели так трудно построить лёгкие торговые городки, куда подмосковные хозяйства могли бы привозить свою продукцию? Действительно, скоро появилось множество таких городков, но после отставки Ельцина они пустовали.

Уже на следующий день вся Москва говорила об этом выступлении Ельцина. У всех на устах была будто бы сказанная им фраза: «Пока мы живём так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать её чёрной икрой, зная, что у соседки нет аспирина для ребёнка». И с того времени — что бы ни говорил и ни делал Ельцин, его воспринимали как своего. И что бы ни говорили о нём и ни делали во вред ему его противники, это тоже служило лишь росту его популярности, воспринималось как стремление завистников очернить нового народного героя.

Конечно, и выступая в роли народного трибуна и заступника, Ельцин не переставал быть политиком, и популизма ему было не занимать. Осетрину он, видимо, всё-таки ел, хотя у кого-то не было денег на аспирин. Во всяком случае, позднее, став президентом России, он, кажется, этим обстоятельством не мучился. Но, без сомнения, жизнь народа он знал лучше, чем кто-либо другой из руководителей партии и страны, а главное — тоньше чувствовал общественные настроения. И когда его обвиняли в том, что он ищет дешёвой популярности, ему легко было отбиваться, задав простой вопрос: «А кто мешает другим завоёвывать таким же образом народную любовь?». Других таких же, как известно, в высшем руководстве не нашлось.

Горбачёв уже тогда почувствовал опасность для себя со стороны этого провинциального медведя и, без сомнения, отделался бы от него, как только тот выполнит поставленную перед ним задачу — очистит аппарат московской организации от ставленников Гришина. Генсек знал, что Ельцину не удастся победить московскую мафию, а значит, после того, как в нём отпадёт нужда, можно будет с треском снять его, как не справившегося с работой, и отправить на пенсию.

Ельцин понимал это и не желал стать мальчиком для битья, и думал о том, как ему выйти из расставленной ловушки и избежать такого печального конца своей партийной карьеры. Он решил перехватить инициативу и послал Горбачёву, находившемуся на отдыхе, письмо с просьбой освободить его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС и кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда человек сам признаёт, что порученное ему дело не по плечу и просит освободить от занимаемой должности, то его вроде бы и наказывать не за что. Значит, могут вновь порекомендовать избрать Ельцина первым секретарём какого-нибудь обкома партии. Как говорили выпускники военных академий, получившие звание лейтенанта: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». А что дальше — там видно будет.

Этот шаг Ельцина застал Горбачёва врасплох, такого он от своего соратника и нарождающегося соперника не ожидал. Добровольный уход с высокого поста, что можно было истолковать как проявление несогласия с линией партии, — вещь вообще недопустимая. Партийный руководитель или обязан тянуть лямку до конца дней (либо до выхода на пенсию), или будет снят с работы как не справившийся. А тут какой-то непонятный случай. Вернувшись в Москву, Горбачёв переговорил с Ельциным, по обыкновению отложив решение на неопределённый срок. Дело в том, что Ельцин был нужен Горбачёву ещё для одного важного дела. Генсеку надо было срочно осадить секретаря ЦК Лигачёва, вокруг которого по мере того, как Горбачёв сдавал позиции социализма и внутри страны, и на международной арене, группировались недовольные политикой «творца перестройки». Приближался Пленум ЦК КПСС, который должен был обсудить доклад Генсека о 70-й годовщине Октября, и Горбачёв дал понять Ельцину, что ждёт от него критики работы секретариата ЦК и лично Лигачёва. Но план Горбачёва реализовался совсем не в том виде, в каком он был им задуман.

Бунт и крах

Пленум ЦК, созванный по такому формальному поводу, никаких неожиданностей не предвещал. Доклад Горбачёва, полный трескучих фраз, но не содержавший ничего конкретного, вероятно, был бы одобрен без прений по существу. Неожиданно для всех (а, как он говорил позднее, и для самого себя) слово попросил Ельцин.