— В командиров тоже частенько влюбляются. И в товарищей.
— Нет, я в него не влюблена. Я думаю совсем о другом человеке. Только не время любовь крутить. Не до того… А ты люби. Скажи правду: ведь влюблена?
У Настеньки задрожали губы.
— Не знаю, — еле слышно проговорила она и достала из кармана халата цветную коробочку. Дрожащими пальцами вынула оттуда две таблетки и положила их на клочок чистой бумаги возле графина с водой.
— Одну примите, как оденетесь, другую после завтрака или на аэродроме перед стартом.
— Опять какая-нибудь гадость, — поморщилась Наташа.
— Приказано принимать — и все! Никитин — тот никогда насчет лекарств не спорит. А вы… — Настенька встала и глубоко вздохнула: — Пойду проверю еще раз вашего командира. Не уснул бы?
— А ты мне так и не сказала… Легче будет, если поделишься. Я тебе зла не хочу и болтать не стану… Мне интересно, верно я угадала?
Медсестра молча вышла, но сейчас же просунула голову в дверь, сверкнула глазками и смущенно проговорила:
— Не знаю, может быть…
Проговорила и скрылась.
Наташа подумала о Сазонове. «Да, только он, и больше никто… Но время ли сейчас?» Отмахнувшись от тревожной мысли, стала одеваться.
А в это время Настенька подошла к комнате Никитина. Сердце ее учащенно билось. И страшно, и радостно становилось от этого. «Неужели влюблена? Неужели Наталья Герасимовна права?» — думала она, и от этой мысли захватывало дыхание и словно бы недоставало воздуха.
Оглянувшись по сторонам, она тихо постучала в дверь. Услышав приглашение войти, потянула ручку и, как перед экзаменом, нерешительно переступила порог.
— Я, товарищ капитан, проверить…
— Ты, Анастасия Григорьевна, меня уже проверяла. (По имени и отчеству Никитин называл ее в шутку.) Видишь, бреюсь, красоту навожу, хочу немцам понравиться… И тебе, конечно… Пульс тоже считан. Весь я проверен. Теперь себя проверяй, если больше некого…
Настенька растерялась:
— Я проверила…
— Сколько же у тебя? Небось тоже ударов сто? — балагурил Никитин.
— Пульс? — удивилась Настенька. — Я не пульс проверяла! Я себя… — сорвалось у нее, и слезы закапали из глаз.
Застыдившись, она бросилась к двери. Удивленный внезапной переменой в настроении девушки, Никитин вскочил и поймал ее за руку:
— Я виноват в чем-то?.. Не так сказал что-нибудь?..
Настенька отвернулась и, не пытаясь высвободить руку, продолжала плакать.
— Что с тобой? Обиделась на меня? — допытывался Никитин.
— Нет! Что вы! Я так. У меня тоже нервы есть, хоть я и не воюю.
Никитин привлек Настеньку к себе, ее голова покорно склонилась к нему на грудь.
— С кем же тебе воевать-то?.. На печи с тараканами?.. Маленькая, о папе и маме стосковалась? Тяжело тебе одной… А вообще-то плакать не надо. Сядь, успокойся…
Он усадил Настеньку на стул.
— Я тебя сейчас шоколадкой угощу. Хочешь?
— Что вы со мной, как с ребенком, разговариваете?
— А как же еще?
— Мне семнадцать скоро…
— Подумаешь! — развеселился Никитин. — Невеста! Мне двадцать четыре, а я себя еще женихом не считаю!.. Хочешь, буду с тобой, как с невестой, разговаривать. Хочешь?
Никитин принялся веселить ее:
— Ну вот… Во-первых, не извольте плакать, Анастасия Григорьевна! Во-вторых, не угодно ли? От всего сердца!
Он вытащил из стола плитку шоколада и подал ее Настеньке. Она тихо всхлипывала и, смущенно улыбаясь, сквозь слезы глядела на Никитина, а шоколад положила на стол.
— Ну что с тобой? — остановился перед ней озадаченный Никитин. — Разве можно плакать, да еще без причин? Мы ведь с тобой русские люди, а это обязывает…
— Что ж, и плакать нельзя, если русские? Все нации плачут.
— Нам нельзя! Вставай! Улыбнись. Хочешь, давай поцелуемся?
— Давайте, товарищ капитан, может, легче станет! — по-детски наивно ответила медсестра, вытирая слезы.
Никитин ласково и нежно обнял Настеньку, поцеловал в губы. Потом отстранился и взглянул на нее. Ее полуоткрытый рот горестно улыбался, поблескивая ровными белыми зубами. Ресницы вздрагивали на закрытых глазах.
— Ты в самом деле уже не подросток, а настоящая барышня…
— А вы как думали? — грустно спросила она.
— А я думал, не так… Ну, не беда! Это мы вроде помирились или попрощались.
— Попрощались? — Настенька широко раскрыла глаза, отступила назад.
— Лечу ведь, — пояснил Никитин.
— Что с вами! Как можно говорить так?
— Всякое бывает…
— Нет, нет! Не говорите… Не хочу думать о том… Мне так хорошо с вами… и… и никого другого я никогда не поцелую…
— Малость ошиблись мы. Я и сам не ожидал…
Никитин присел к столу и перед небольшим зеркалом стал натирать щеки одеколоном. Настеньке он был виден в профиль. Ей хотелось броситься к нему, крепко обхватить его голову, целовать ее, обнять всего и больше никогда не выпускать из рук. Ею овладел ужас от сказанного им невзначай слова. Зачем он его сказал, это нехорошее слово «попрощались»?
— Извините меня, товарищ капитан… я пойду… Извини, Андрюша…
— За что, милая? Ты чаще приходи ко мне. Буду с тобой по-родному беседовать… Мы так и войну докоротаем, а там посмотрим… Подрастешь, кстати. Мне без тебя не прожить… Коли ты сиротой осталась, то одинокой не останешься. Поняла, что говорю?