Капитан флагмана

- Кое-кто полагает, что война проиграна. Нет, товарищи, она только начинается. Задача - пробиться через линию фронта...

На трибуну выскакивает уже немолодой красноармеец. Шинель окровавлена. Лицо черное. Глаза безумные. В руке зеленая бумажка. Он оттирает от микрофона Бунчужного и кричит сумасшедшим голосом:

- Не слушайте его! Нету Красной Армии. Нету фронта. Вот! - Он выбрасывает вперед руку с бумажкой. - Нам гарантируют жизнь, возвращение домой. Вспомните о своих детях и женах, вспомните...

Бунчужный стреляет в упор. Красноармеец оседает на помост. Ватажков толчком сапога сбрасывает его с машины. Глухой ропот проходит по толпе.

Коротким движением - пистолет в кобуру. И опять - в микрофон как ни в чем не бывало:

- Повторяю: будем пробиваться к фронту. Командование беру на себя...

Выстрел. Обожгло щеку. Тронул пальцами. Кровь. Спокойно вытер платком. Люди его отряда уже волокут того, кто стрелял. Втаскивают на трибуну здоровенного парня.

- Что ж это, братцы, - взмолился красноармеец, с ужасом глядя, как Бунчужный снова тянется за пистолетом.

Но тот вдруг делает шаг вперед и резким движением разрывает ему гимнастерку надвое. Под ней - другая. Черная. Со свастикой на рукаве.

- В трибунал, - коротко и глухо бросает Бунчужный и поворачивается к микрофону. - Желающих воспользоваться немецкими пропусками предупреждаю: боковому охранению дан приказ стрелять. Провокаторов и паникеров тоже будем расстреливать. Командиры всех рангов и политработники - ко мне. Все!

Потом... Это "потом" тянулось более двух месяцев. Лишь в ноябре остаткам полка с помощью командира партизанского отряда Василия Скибы удалось выйти из окружения. Ватажкова среди вышедших не оказалось. Только спустя двенадцать лет повстречались. В Ленинграде. Вечером сидели в номере Бунчужного. Ужинали. Вспоминали. Ватажков, оказывается, ранен был, подобрали партизаны. Так и разминулись.

Он работал на севере. Пожаловался, что тамошний климат убивает жену ревматизм, хронический бронхит...

- Давай ко мне. Золотых гор не обещаю. Но квартира будет. И работа - не хуже той, на какой сейчас работаешь. Начальника стапельного цеха забирают у меня главным инженером на другой завод. Вот и пойдешь на его место... Неловко уходить? У тебя уважительная причина. Завод, конечно, не чета вашему, но с перспективой. Океанские сухогрузы будем строить. И большинство "коробочек" - на экспорт. Давай! А в министерстве я все улажу.

И Ватажков согласился. Два года командовал стапельным. Потом "комиссарил" на заводе. А еще через два года его избрали первым секретарем обкома...

Дима остановил машину у подъезда, подождал, пока Тарас Игнатьевич выйдет, и, включив задний ход, лихо втиснул свою "вороную" между двумя такими же в длинном ряду. Заглушил двигатель, извлек из кармана позади сиденья потрепанную книжку и углубился в нее.

Бунчужный вошел в прохладный вестибюль, предъявил партбилет и поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж.

Ватажков ждал его. Вышел из-за стола. Невысокий, худощавый, с аскетическим лицом. Белые до голубизны волосы зачесаны назад. На правом виске - косой шрам. Закурили.

Ватажков слушал и все время настороженно поглядывал на Бунчужного. Когда Тарас Игнатьевич закончил, сказал:

- Я тут в четыре решил собрать кое-кого - прессу, журналистов, писателей, не каждый день ведь заводы орденом Ленина награждают. Подготовиться надо, чтоб лицом в грязь не ударить.

- Я тебе своего "комиссара" пришлю, - сказал Бунчужный. - А мне надо Джеггерса проводить.

- Ладно, давай своего "комиссара", - согласился Ватажков. Он встал, обошел стол и сел в кресло напротив Бунчужного. - Не нравишься ты мне, Тарас Игнатьевич, хмурый и похудел будто.

- Устал, наверное, - попытался усмехнуться Бунчужный, но улыбка вышла нарочитая.

- Нет, это не усталость у тебя, - положил свою ладонь на его колено Ватажков. - Давай выкладывай.

- Гнетет меня что-то... В командировке спокоен был. И когда возвращался, чувствовал себя сравнительно спокойно. А вот как повстречался с Галиной, защемило сердце. Терпеть не могу, когда сердце вот так щемить начинает. Мистики не терплю. Всегда боялся непонятной тревоги. Помню, когда из окружения выходили, как только защемит сердце, того и гляди немцы нагрянут откуда не ждешь.

- Ну ничего, Тарас Игнатьевич, ничего. Еще денька три помаешься, пока вся эта кутерьма с награждением закончится, потом отдохнешь. А завтра, как договорились, в Отрадном встретимся.

Они простились. Ватажков несколько секунд смотрел на дверь, которая закрылась за Тарасом Игнатьевичем, потом снял трубку и позвонил в больницу. Попросил к телефону Багрия. Ему сказали, что Андрей Григорьевич на совещании.

- Ладно, я ему позже позвоню. - Положил трубку. Задумался, не снимая с нее руки.

13

Девятая городская больница состояла из нескольких корпусов. Один старый. Его так и называли - старый корпус. Это было крепкое здание, с толстыми узкими окнами и нелепой колоннадой у парадного входа.

Здесь размещались терапевтическое отделение, рентгеновские кабинеты, лаборатории, библиотека и мастерские для ремонта аппаратуры.