Капитан и Хранители Души

При всём осознании, что дар его был особого рода, ещё был он усердным, аккуратным и усидчивым, этого у него не отнять. Первый его наставник по иконописи в церковно-приходской школе, куда сдал его дед, дабы избавится от лишнего рта, приводил его в пример сверстникам, как того, кто чего-то может достичь благодаря старанию своему и прилежности. Но время шло и у его шаловливых друзей под чутким руководством розог наставника, начинало получаться и вливались они в артель, а в работах Симы, как сам наставник констатировал, хоть и была «божья искра», но требуемый канонами церкви посыл не задавался. Вроде и краски подбирал толково и линии чётко выводил и там, где надо, а вот в целом не смотрелись даже поручаемые подмастерьям элементы фона икон. Зайцы, нарисованные им, вроде и замышлялись второстепенными элементами, но больно уж глаза их были забавными. Ёлки ветвями своими напоминали скорее зелёные бороды, а фон под святые письмена, сам по себе словно говорил что-то мазками, как беззубым шепелявым ртом. Поэтому и взрослые иконописцы не любили его и работать с ним не хотели, хотя если начистоту, порой думали, как бы этот отрок не нарисовал фон так, что им потом за свою работу стыдно бы не было. И ещё не нравилось им, что все непростые навыки, на обучение которым уходили у многих месяцы, схватывал Симон на лету, и тут уж чистая зависть превращала Симона в предмет притеснений, и при разборе подмастерье оставался он зачастую в стороне.

Так из иконописной артели перешёл он в ремесленную мастерскую, где уже больше не учили, а подгоняли, и вроде к качеству работ особо не придирались. Да только по неведомой даже самому Симону причине, слишком часто он витал в облаках и пытался из каждой поделки создать нечто особенное. А владелице торговой лавки, к искусству относящейся лишь опосредованно, это не очень нравилось, ей бы баклуш побольше, да по полкопейки продать, а на Симкины шедевры народ, конечно, заглядывался, да только денег выкладывать не торопился, даже цену иногда спросить боялся. И как только вышел он из возраста мальчика для битья, работающего за плошку похлёбки, собрал он свои вещички и подался на вольные хлеба.

Перешёл он к малярным да штукатурным работам, а при случае и столярно-плотницким. Меж тем, он вырос, уже и выпивал, и бит бывал за свои гулянки. Кляня свою неудачливость, по пьяни всё говорил своему невидимому оппоненту, что всегда хотел рисовать не как все, и что сны у него были о вещах нынешнему люду неведомых, но выразить саму суть этих особых вещей он не мог. И учителей хороших не попалось, и не понимал его никто.

Так, не обзаведясь семьёй к своим сорока, скитался он в поиске то работёнки, а то и просто выпивки. Раз оказался он в одной деревне да прослышал, что стройка там идёт, церковь строят, и купец, что строит, вроде и старается, да не очень у него получается. И, мол, виденье ему было от самого господа, как строить, и как красив, должен быть храм тот. Да только опыта в этом не имеет, а понять его никто не может, ни наши русские мастера не ужились у него, ни приглашённые заграничные.

И пошёл Симон попытать счастья, авось подфартит, работу найдёт, да на сезон, а может и не на один. Знал он к тому времени уже как подать себя, не стал с порога говорить, что в поисках работы, сказал для начала что, мол, слухи идут, что храм особый тут будет, не удержался, заехал по дороге.

–Как звать-то тебя? – спросил видать распорядитель купца, что храм строил.

Симон подумал, да фамилию решил не говорить, вдруг всплывёт где его не всегда безоблачное прошлое. И вспомнил кличку свою детскую, что от деда к нему прилипла

–Симон Разя я. Не слыхали про такого? Ну, может, ещё прознаете скоро.

Посыпал знаниями, в иконописной мастерской нахватанными. Вставил фразу, которая запомнилась давно ему и самому нравилась, о солнечном свете в храме, о том, что именно он символизирует Церковь, является символом света Божественного. И понял, попал, в самую точку. Глаза у тиуна загорелись, побежал он куда-то, видать за хозяином.