Капитан и Хранители Души

–Да, конечно! Ты же в прошлый раз, правда, думал, когда мухлевал, что я не узнаю? Да только теперь «…если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею» каждый знает. Прокололся ты! Промашечка вышла? Если ты и этому напрямую посоветуешь из-под купола сигануть или там ступеньку под ним подломишь, знай, договор расторгну! Он жить должен по своей воле, под куполом он под защитой Аккумулятора, я тут уже не причём. Да смотрю и купец к Аккумулятору прикипел, ты и про него думаешь, что не чувствует он Силы его, просто решил построить от доброты душевной храм мне?

На этих словах Бог улыбнулся, а Дьявол нервно сжал кулаки.

Ну, а по факту тучка вдруг испарилась, ни проронив, ни капли дождя, а облачко понесло ветром в сторону деревни.

Глава 7. Расплата.

Предательство знает моё имя (с).

Хотару Одагири.

Старая мудрость строительства и ремонта гласит – если ты думаешь, что работу можно сделать в какой-то промежуток времени, то умножь цифру на два, а единицу измерения возьми следующую. То есть думаешь, что что-то можешь сделать за два дня, значит, смело закладывай четыре недели.

Прошёл год. Симон так и жил, словно двумя жизнями.

Попадая под свод, трудился он с вдохновением и, не замечая времени, и всё у него спорилось, и даже когда только начал вырисовываться общий силуэт Господа на облаке восседающего, люди, видя его роспись, впадали в благоговейный трепет. Не замечая времени, Симон и про еду и даже воду тоже забывал, доходил до истощения так, что Тимофей брал пару мужиков и силой тащил его в деревню, чтобы тот передохнул, в себя пришёл, а не до сумасшествия скатился. А там, словно чёрт в Симона вселялся, чуть придя в себя, начинал пить горькую, а опьянев, буйным становился да про роспись свою говорил, всё тщета, жалкая мазня, и рвался обратно, всё стереть, чтобы сраму избежать. Себя же называл обманщиком и подлым лжецом. И тут уж снова ждал Тимофей, пока вырубится зодчий, брал пару мужиков, затаскивал его под купол, привязывал, чтобы и не свалился тот, пока не протрезвеет.

Симон поутру просыпался ничего не помня, окатывал себя из ведра, а вода по осени, бывало уже, и ледком покрывалась, и так, в одном мокром исподнем, брался за кисти. Тимофей боялся за здоровье своего спасителя, рвался накрыть его отощавшие и проступившие острыми углами к октябрю плечи, а тот словно и не замечал ни его, ни холода. Только говорил как сам с собой: «Не надо меня было в деревню, демоны меня там осаждают, мочи нет. А тут мне успокоение и благодать».

Так произошло с небольшими отклонениями от сценария раза три. Уже и привыкать начал Тимофей к такому, теперь уже как брату родному, Симону, только страх снедал его, что не закончит тот работу свою, сгинет не от одного так от другого.

Пришёл ноябрь. Стены начали промерзать и работы решили приостановить. Храм заперли, обогревая собранной печью-времянкой. Тимофей сначала боялся, что без работы Симон слетит с катушек, но тот словно сам дошёл до понятия, никуда не деться, до весны надо перерыв в росписи сделать, ляжет краска неправильно и всей работе конец. На постой определили его к Татьяне, муж которой погиб на службе в дружине под Москвой при набеге из Орды Едигея. Купец пошёл на это не без умысла, а деревенские поперёк его слова идти не смели.

К рождеству Симон поуспокоился и даже вроде как впал в полу-спячку, а на Рождество запросился с обозом купца в Москву, дескать, посмотреть на приёмы иконописцев умелых, уточнить некоторые вопросы. Тимофей снарядился сначала сам поехать, тоже, мол, дела есть, но не сложилось. Сначала жена слегла, а начала она поправляться ребёнок заболел так жаром, что встать на ноги не мог. А как обоз выехал, хворь за полдня, словно по мановению руки, сгинула. Тимофей аж чертыхнулся, думал утром вдогонку за обозом поскакать, да метель поднялась, ну и плюнул он, чертовщина какая-то, видать, не судьба.

Только на третий день вернулись одни сани на двор, да не успел Тимофей одеться, выйти узнать что стряслось, как ввалился и сразу в ноги к нему кинулся тиун.

–Батюшка, прости ты меня. Знаю, как нам этот окаянный сгодился и наказывал ты беречь его пуще ока сваво, да только беда приключилась. Аккурат на втором ночлеге напился он с мужиками тамошними, я уж как его держал, как держал, да только словно бес в него вселился. Да потом по пьяни-то он поцапался и одного там порезал. Ни в вусмерть, но всё же. Симон-то наш начал бахвалится, мол, свод расписывает в храме, да чудо как файно, придёте по лету все ниц падете, как увидите. А тот, на которого он с ножом-то кинулся, начал говорить, мол, знаю я тебя, какой ты расписывальщик, ты в прошлом лете у боярина нашего забор ставил, так и там накосячил, искали тебя, потом чтоб мордой об ентот самый забор и повозить. Ну и как начали мужики его колошматить, когда нож-то отняли, а меня взашей вытолкали. А я сторожил, думал, утихомирятся, прокрадусь Симона выручить. Да только до утра они гуляли.