Капитан и Хранители Души

Сначала он принёс в церковь этого доходягу, зодчего. Любому с первого взгляда на того было бы ясно, осталось ему пару дён, от силы пяток. Ну ладно, таскал бы купец ему еду, воду да одёжи смену, пока тот не упокоится, так он ещё послал на второй день гонца за кистями новыми и красками. Выдумал, что Симон, мол, оклемался и теперь не должен никто его отвлекать. Ну, с кем не бывает с горя, уж очень он на этого Симона рассчитывал, а тут лишился помощника! Да и привязался он к нему, как к брату.

Через неделю тиун прокрался в церковь и прислушался. Действительно, из-под свода слышен был оживлённый разговор, то ли спор, то ли объяснял кто кому чего. Дабы не навлечь на себя опалы, решили родные пока не перечить купцу. Пусть себе ходит, если уж запах от помершего пойдёт, надо будет вразумлять, может, кого от священнослужителей позвать, пусть они его горю помогут.

Но прошёл месяц, уже шёл февраль, а купец всё ходил и ходил. Тиун ещё пару раз проникал в церковь под предлогом помощи с печкой, что прогревала помещение, дабы роспись не загубить. Запаха вроде не было, хотя и признаков жизни Симона тоже не было. Один раз купец вдруг остановился, словно прислушался, а потом махнул рукой и пробормотал: «Тьфу, Блаженный!» И улыбаясь каким-то своим мыслям, продолжил кидать дрова в потрескивающую печурку. Никого в церковь он не допускал – чего ходить, сквозняки наводить, да Симона от работы отвлекать. Тепло опять же беречь надо, зима на морозы лютой вышла.

А в середине февраля принесли купцу весть. Татьяна, у которой был на постое Симон, понесла, и говорит, от него. Уже месяца три как плоду. Тимофей пришёл к Татьяне в тот же день.

–Я тебя не виню, мужик он хороший. Поговорю с ним, чтоб вышел хоть на одни выходные к вам, только и ты не обессудь, выставлю охрану я с мужиков своих, чтобы ни капли в рот, и прямой дорогой от тебя обратно. Его, почитай, только церковь эта и спасла, и держит на этом свете.

И с тем ушёл. А на следующий день пришёл к ней и выложил на стол щедрый кошель.

–Симон передал. Только сказал, не хочет на глаза тебе являться в том виде, в котором он после бойни той, плох он ещё очень. Сказал, работу закончит к весне, там уж и спустится. Наказал тебе и себя, и дитё беречь, ну и сказал, что нужды у тебя никакой не будет, ну вон сама видишь, передал.

А в это время трое мужиков, оставив дозорного, чтобы если что маякнул, решили проведать Симона. Подымались потихоньку, осматривая все помещения в пустом ещё здании храма. Один божился, что ещё, когда вверх шёл, слышал, как Симон или кто ещё, что-то напевал наверху. Только дошли они до самого верху, а так никого и не нашли. Ни живого, ни мёртвого, никаких признаков Симона. Ну не сожрал же его Тимофей!? Однако кисти и весь малярный скарб был аккуратно разложен, а на своде была свежая, законченная уже почти, роспись. Красива, глаз не отвесть! И только тиун, к мужикам обернувшись, сказал: «Чудеса!», как раздался под сводом голос: «Да что ж вы, как Фома неверующий, всё пальцы вам в раны надо засунуть, чтоб вера в вас была! Дадите вы уже спокойно работать!»

Кубарём скатились мужики вниз по лестнице, вылетели из дверей церкви, и ног не чуя, не оборачиваясь, помчали по снежной целине к деревне. Больше разведывать, что да как там, в церкви, никто не отваживался.

А Тимофей, несмотря на то, что Симон говорил не однажды ему не стоять над душой, да и примета эта плохая – видеть незаконченной роспись, не отходил от него почти целыми днями. Смягчившись Симон начал давать ему простые поручения, поучал, как краски растирать, да масло правильно готовить. Потом и дорисовывать кое-что за собой, рутину всякую короче. Не всегда получалось у Тимофея, но Сима терпеливо, раз за разом, повторяя, учил его доводить работу до совершенства. И сердце, у вроде уже и зачерствевшего к своим полста годам, купца радовалось, как у ребёнка, леденец на ярмарке выпросившего. Не думал он никогда, что может и сам так вот творить, хоть и малую толику, но красоту.

Да только возвращаясь, домой в деревню, всё чаще чувствовал он, как накатывала вдруг ревность какая-то на него, к работе их. Мысли лезли глупые в голову. То привидится ему, что Сима ночью перерисовал его фрагмент. Словно даже простенький кусочек доверить ему нельзя, как безрукому и бесталанному, а только сказать постеснялся зодчий и оттого втайне переделал.

А раз ночью проснулся в поту, приснилось ему, что Сима говорит, закончив работу:

«Да ты ж мне работу не оплатил, а теперь я решил пусть моя она будет, договорился я вывезти её!» И потащили черти купол его по дороге, а Сима ехал на нём верхом, да смеялся назад оглядываясь.

Поутру жена не могла образумить Тиму, собрал тот все деньги, что в избе были, да умчал ни свет, ни заря, словно черти его гнали.

Придя к Симону, вручил он их, как тот не отнекивался.

–Нет, нет, – убеждал его Тима, отдавая немалый мешочек с золотыми – порядок есть порядок. Всяк труд должен быть вовремя оплачен! Хоть и сам понимал, что некуда Симе их не только тратить, а и просто девать, он и из церкви-то не выходит.