Капитан и Хранители Души

Так и получилось, собралось десятка полтора к Вере на благословение. Иван не был никогда на службе в церквях, да и Вера походу не претендовала на роль священнослужителя. Да и не слышал он её повествования почти, потому как только вошёл он в эти стены, и словно проснулось в нём что-то, понял вдруг, что забыл о чём-то важном и вот только теперь понял, что забыл, а что именно никак вспомнить не может, как наваждение.

Крелин же преследовал ещё другую цель и, воспользовавшись своим умением растворяться и исчезать в толпе, отделился и решил исследовать купол церкви на предмет возможности использования как наблюдательного пункта, а может и огневой точки, если вдруг придётся вступить в прямое боестолкновение. Хотя, конечно, очень бы не хотелось, ведь действуя по намеченному плану скрытной боевой деятельности, они бы нанесли гораздо больший урон врагу. Взбираясь по остаткам даже не лестницы, а остаткам креплений от неё в стене, он отмечал про себя толщину стен и фундаментальность постройки. Эх, побольше времени бы, да помощнее оружие, тут бы настоящую крепость можно соорудить было. Умели раньше строить. Добравшись до верха, он уже взялся за край одного из четырёх окон в барабане свода, чтобы подтянувшись на карнизе посмотреть наружу, как его словно молнией ударило.

Василий и раньше знал, что есть в нём какая-то особая сила и чутьё. Никогда и ни с кем он не делился этой своей тайной. Сколько раз он благодаря этой своей чуйке выбирался из, казалось бы, безнадёжных ситуаций, из засад и от облав уходил. Даже когда тот казацкий рейд, полковника Бородина, пришёл за Чапаевым в Лбищенск, отвела удача смертушку, что приняли там сотни его однополчан, от него. Сумел он выбраться из той сечи. Жалел только, что был далеко от комдива, не смог тому помочь.

И тут пришло к нему видение, так что его как будто вывернуло. Он даже подумал, что не заметил, как упал и разбился и даже застыл в ожидании, что вот-вот сейчас очнётся на полу. Но помутнение в глазах прошло, а он всё ещё был в проёме окна. Только вот неслись в его голове какие-то образы, то ли угрозы, то ли знамения. И такая тоска накатила, и вдруг понял он, не очередное это его задание, а самая что ни на есть главная битва его жизни. И здесь именно суждено либо устоять, либо полечь ему, и отмахнуться от этого наваждения не было сил, куда делось его железное самообладание, словно подменили его. А ещё стала ему неприемлемой мысль об использовании церкви в бою, словно именно её он должен здесь отстоять и не уступить немцам.

И Иван обратно в лагерь шёл позади всех, всё не мог отогнать желание оглянуться, словно провожал его кто-то.

В сумерках они перебрались в лес, а там к нему подошёл тот самый знакомый Петровича из леса, сказал, что знает отца, и что предстоит им непростая работёнка, и чтоб Ваня держался его.

Потом всё пошло не так, как задумывалось. Видимо, в результате предательства немцам стало известно, что мы здесь в лесу, и они конечно начали нас искать. И началось то, чего в нашем мире восемнадцатилетнему курсанту, только окончившему первый курс училища, и видеть-то не положено, не то, что принимать участие.

Первая группа немцев шла, нагло напевая песенки и крича курсантам призывы быстрее сдаваться, чтобы не продлевать свои мучения, если они начнут сердиться. Всё кончилось действительно быстро. Василий, к которому Иван был прикреплён как к наставнику, и как оказалось старый знакомый отца, неправдоподобно точно прокричал филином. А следующее, что видел онемевший от страшной картины Иван, это как Василий не-то кувырком, не-то змеёй по-пластунски, оказался за спиной у немца, и его финка заработала, как игла бабушкиной швейной машинки.

Когда Василий потом поучал Ивана, тот пытался и не мог посчитать в уме сколько же раз нож вошёл в немца. А в глазах всё стояла картинка, как ещё дёргается в конвульсиях тело, получая следующий удар, а Василий уже осматривается по сторонам, готовый ринуться на новую жертву. На пояснении, что воткнутый нож ничего не решает, нужно ещё резко развернуть рукояткой нож и вынуть, чтобы дать крови новое русло, тогда давление упадёт и человек теряет силу и сознание, Ивана чуть не стошнило, и Василий понял, что перегнул. Он сказал: «Это понятно, что дико тебе видеть такое пока, но поверь, когда увидишь, как твои друзья гибнут, да каким изувером в своей ярости может стать враг против тебя идущий, никакой жалости в тебе не будет. Мы их не звали к себе. В гражданскую тяжелее было, там брат на брата, отец на сына, бывало, и каждый за Родину, шли.»