Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

Эти подробности разбудили творческую фантазию Форестера. «Если вы захватили корабль у побережья Явы через сто девятнадцать дней после ратификации договора, то он ваш, а если через сто двадцать один, то должны его вернуть. А если захват произошел на сто двадцатый день? А если это случилось по другую сторону линии смены дат? Какой простор для горьких разочарований! <…> Так или иначе, подсознание получило новый материал для раздумий о человеке, вынужденном принимать единоличные решения. У него могут быть помощники, даже друзья, но в критическую минуту он должен полагаться только на собственный выбор и в случае провала винить только себя. Пример такого одиночки — убийца, который никому не может открыться, а значит, не может просить совета. В те годы я был занят исключительно убийцей и его переживаниями[67], но определенно чувствовал, что о Человеке Одиноком еще много чего не сказано».

Помимо «Военно-морских хроник», Форестер читал в то время многотомную «Историю войны на Пиренейском полуострове» Чарльза Оумена, крупнейшего английского военного историка конца девятнадцатого — начала двадцатого столетия, сумевшего соединить кропотливую реконструкцию деталей с эмоциональностью изложения. «Смерть французам» (1932) и «Пушка» (1933) Форестера созданы не без влияния Оумена. Разумеется, большое место в «Истории войны на Пиренейском полуострове» занимал образ Веллингтона — тоже в своем роде Человека Одинокого.

«Маргарет Джонсон» шла с грузом и пассажирами в центральноамериканские порты, затем через Панамский канал и дальше в Англию. В «Спутнике Хорнблауэра» Форестер вспоминал эти шесть недель плавания как удивительно счастливое время: «Мы шли из бухты в бухту, забирая пятьдесят мешков кофе в одной, сто — в другой, и если старенький пирс или ржавый дебаркадер оказывались заняты, бросали якорь и ждали без всякого нетерпения».

Во время одной такой вынужденной стоянки в заливе Фонсека капитан решил проверить моторные спасательные шлюпки, и Форестер выпросил у него разрешение отправиться на моторке вглубь залива.

«Там были забытые деревушки, исхлестанные дождями, выжженные солнцем, где жалкая жизнь ползла со скоростью улитки, рыночные площади, где дряхлые старухи, сидя на корточках, предлагали весь свой товар — единственное яйцо на сморщенной ладони. А потом снова в море, где внезапно налетевшие штормы кренили „Маргарет Джонсон“ на бок, а ураганный ветер однажды подхватил меня и с расстояния двадцать футов швырнул о фальшборт, едва не выбросив в море. Палящее солнце, свет вулканов по ночам и Ложный Крест[68] над южным горизонтом…»

В эти шесть недель у Форестера начал складываться замысел будущего романа. Корабль шел вдоль побережья бывших испанских колоний, а в самой Испании разгоралась гражданская война. В воздухе висело предгрозовое напряжение. Позже Форестер рассказывал в письме: «Во время шторма у Азорских островов пришло известие, что Гитлер оккупировал Рейнскую область. Тогда я впервые по-настоящему понял, что будет война, и решил написать книгу о другом времени, когда Англия сражалась, припертая к стене, и море было ее защитой».

В том другом времени, о котором думал сейчас Форестер, Испания была союзницей бонапартистской Франции, и Англия по меньшей мере дважды пыталась поддержать сторонников независимости в тогдашних испанских колониях. Борьба за свободу в этих краях нередко приводила к власти тиранов. Так начал складываться образ Эль-Супремо — главный отрицательный герой книги появился на свет раньше главного положительного. Британия, разумеется, отправит ему поддержку, и, разумеется, ничем хорошим это не кончится. Сам Нельсон, тогда еще молодой капитан, едва не погиб, возглавляя подобную безумную операцию на Москитовом берегу[69].

Разумеется, вспоминая Нельсона, нельзя было не вспомнить о леди Гамильтон, а это в свою очередь напоминало о другом громком скандале, происшедшем чуть позже: в 1809 году леди Шарлотта Уэлсли, жена младшего брата герцога Веллингтона, бежала с кавалерийским генералом. Образ герцога давно занимал Форестера. Не было ли у того, помимо невестки, еще и сестры? В женском варианте этот характер был бы интереснее, а могущественный клан Уэлсли мог оказать заметное влияние на карьеру флотского офицера. Если такой сестры не существовало, ее необходимо было выдумать.

Вместе с Форестером на пароходе ехала фотограф Барбара Сатро; в архиве писателя сохранились две ее фотографии. Очень красивое лицо, которое, впрочем, в эпоху моды на кукольные черты могло показаться немного мужеподобным; нос если не веллингтоновский, то по крайней мере заметно крупнее среднего. Предполагается, что именно она стала прототипом леди Барбары Уэлсли; так или иначе, Форестер в «Спутнике Хорнблауэра» упоминает лишь, что это имя появилось раньше имени героя.