Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

— Пора возвращаться, профессор! — сказал Кирибеев.

Он нагнулся к костру, вытащил головешку и, прикуривая, сказал:

— Костер надо засыпать. Сейчас поднимется ветер, тогда будет поздно — эти прерии начнут полыхать.

Не успел он докончить фразу, как налетевший ветер начал ворошить костер. Неприятный холодок заползал в рукава. Скоро ветер перешел в постоянный, туман вдруг заклубился, затем начал сгущаться и сворачиваться, словно огромное полотнище. Это случилось так неожиданно, что я был поражен, как быстро стал открываться океан, и чуть не вскрикнул от удивления. Кирибеев же стоял, молча посасывая трубку, и глядел вперед. В уголках его губ отложились морщинки — он улыбался.

Капитан радовался наступлению хорошей погоды так, как умеют радоваться только моряки, знающие, что значит быть застигнутым страшнейшим из своих врагов — туманом. Блеск открывшейся воды слепил глаза. Я начал складывать вещи. Кирибеев окликнул меня:

— Смотрите, профессор!

Я поднялся. Сначала я ничего не увидел, но, всмотревшись в дымчато–голубую даль, заметил торчащие за горизонтом, как будто высунутые из воды, мачты какого–то судна.

— Топает, бродяга, в Приморск! — не то с завистью, не то с восторгом сказал Кирибеев.

Корабль шел быстро прямо на нас. Скоро показались трубы, и, пока мы спускались вниз к бухте, вылупился из воды весь корпус. Залитый золотом вечернего солнца, которое после тумана, казалось, сияло особенно ярко, корабль был похож на чудесную сказку. Кирибеев первым очутился у воды. Он пронзительно свистнул. От китобойца быстро отделилась шлюпка с гребцом. Свист капитана вспугнул птиц, хлопотавших в бухте. Но, убедившись, что им ничто не угрожает, они одна за другой, словно гидросамолеты, тяжело шлепались на воду, что–то крича, точно о чем–то переговаривались между собой. Садясь в шлюпку, Кирибеев сиял, как будто там, у костра, совсем освободился от мрачных своих дум.

— Смотрите, профессор, как радуются!

Гребец, гнавший с завидной легкостью шлюпку, широко улыбался.

— Как же не радоваться, товарищ капитан! Этот проклятый туман кого хочешь в тоску вобьет. Ведь мы чуть не померли со скуки… И на вас глядеть больно. Ребята говорили: «Неужели туман простоит еще неделю? Наш кэп совсем с курса собьется».

Кирибеев нахмурился.

— Много разговариваете, — сказал он и, не дождавшись, когда шлюпка пристанет к борту, крикнул: — На судне!

К борту подошли Небылицын и боцман Чубенко.

— Объявить морские вахты! Изготовить машину! Сейчас снимаемся!

— Есть! — ответили с корабля, и вслед за тем раздался веселый топот десятка ног.

Когда шлюпка подошла к борту, Кирибеев быстро поднялся на палубу.

Восхищенный ловкостью своего капитана, матрос насмешливо посмотрел на меня.

— Подсобить вам? — спросил он.

— Спасибо! — сказал я и, подражая Кирибееву, полез на борт. Капитан Кирибеев уже стоял на мостике. Корпус китобойца вздрагивал. Из трубы валил густой дым. Китобои во главе с боцманом Чубенко появлялись то тут, то там. Гигантского роста, он во всем почти походил на своего капитана, только был пошире в плечах, и лицо его, хотя и было выдублено солнцем и морскими ветрами, отличалось какой–то благородной красотой, вызывавшей в памяти далекие образы запорожцев, потомком которых он был. Широкий лоб, черные, чуть–чуть подгоревшие на солнце брови, тонкий прямой нос, глаза голубые, добрые, бронзовые висячие усы, упрямый подбородок. Чубенко никогда не повышал голоса, никогда не повторял своих распоряжений, никогда ни на кого и ни на что не жаловался. Ему было лет за сорок. Безотказной и безукоризненной работой, строгостью суждений и кристальной честностью он, как я успел заметить, завоевал всеобщее уважение и пользовался особым доверием капитана Кирибеева. Как только шлюпка, на которой мы вернулись, была поднята и установлена на шлюпбалках, капитан Кирибеев вынул пробку из переговорной трубы и запросил машинное отделение:

— В машине! Готово?

Получив утвердительный ответ, Кирибеев крикнул на нос, где у лебедки находились Небылицын, Чубенко и два матроса:

— Якорь выбрать!

Вскоре с бака доложили:

— Чисто! — что означало: якорь у клюза.

Три прощальных гудка разбудили птичье царство бухты, разом поднявшееся и кричавшее на разные голоса. За кормой забурлило, и китобоец медленно потянулся из бухты; за малым последовал средний ход. Густой дым черными клубами вырывался из трубы и падал на воду.

Кирибеев разгуливал по крошечному ходовому мостику, жадно посасывая трубку.

Когда вышли на простор, капитан взял курс на север. Китобои решили, что капитан Кирибеев пойдет в бухту Моржовую, к месту стоянки «Аяна». Но он неожиданно для всех взял мористее и направился в сторону Командорских островов.

Горизонт был чистый. Дул встречный ветер. С моря шла широкая и сильная волна: она стучала в правый борт и забрызгивала палубу.

Я устроился в наветренной стороне и занялся фотографированием. Но вскоре руки онемели от холода, и я ушел в каюту.