Капитан Михалис

Капитан Михалис помрачнел. Слишком уж много было турок. Идти против них – верная смерть, но повернуть вспять тоже нельзя – стыдно перед сыном. Будь он один, ни за что не пошел бы, потому что не одобрял безрассудства. Но рядом стоял сын и смотрел на него.

– Ну что, пойдешь? – вновь спросил Трасаки.

– Пойду! – И он твердым шагом направился к туркам. Лицо у него было спокойное – ни гнева на нем, ни страха.

Турки, заметив капитана Михалиса, оторопели: как это гяур их не боится?

Капитан Михалис подошел, начал расталкивать толпу. Турки даже кинжалы опустили, выжидая, что будет дальше.

Капитан Михалис пробился к киру Параскевасу, схватил его за ухо и сделал свирепое лицо.

– Марш домой! Живо! – приказал он властно и пнул его ногой. – И чтоб больше не попадался мне на глаза!

Втянув голову в плечи, цирюльник двинулся за капитаном Михалисом, не выпускавшим его ухо. Турки молча расступились.

Как только они отошли чуть подальше, Параскевас вырвался и исчез за первым поворотом. Турки смотрели ему вслед, позабыв о капитане Михалисе, который все так же неторопливо вернулся в лавку.

Трасаки с восхищением глядел на отца, хотел было о чем-то его спросить, но промолчал. А капитан Михалис сел за стол и продолжил писать письмо: «…я тут ненадолго прервался, надо было кое-что сделать. Так знай, племянник, что твоего дядю Манусакаса…»

Глава IX

Наступил байрам. Аги вырядились как женихи и заполнили кофейни. Турчата, рассевшись на подушечках и вытянув тоненькие шейки, завели амане. Жара не спадала. Барбаяннису на трех ослах привезли с Псилоритиса лед. Он носился от кофейни к кофейне с медным кувшином.

Возле казармы, что у Трех арок, низами с самого утра трубили в трубы и палили в небо, а паша со старшими офицерами отправился в мечеть Гени. Хамиде-мулла украсила могилу святого ветками розмарина и базилика. Перед могилой сидел, поджав под себя ноги, Эфендина и, мерно покачиваясь, читал нараспев Коран. Вокруг расположились на соломенных ковриках старые паломники. Они захватили с собой в дорогу наргиле и курили, слушая голос Эфендины, доносившийся как будто издалека.

Вот кто был по-настоящему счастлив – существует ли на свете бо́льшая благодать! Босая Хамиде неслышно сновала туда-сюда, приносила то лукум, то горящие уголья, бережно раскладывая их по чашечкам наргиле. Из курительных приборов слышалось точно голубиное воркование.

Но блаженство вдруг было нарушено пронзительными криками, женским визгом, ружейными выстрелами.

– Режь их! Режь!

Эфендина бросил Коран на охапку розмарина и ринулся отпирать ворота. С ножами в зубах неслись мимо разъяренные турки. Руки и грудь у всех уже были забрызганы кровью гяуров. Впереди, босой, в распахнутой рубашке и наброшенном на плечи желтом плаще, бежал слуга паши арап Сулейман. Он свирепо вращал глазами, на отвисших толстых губах выступила пена.

– Бей их! Бей! – ревел он, размахивая ятаганом.

– Куда это вы, братцы? – закричал Эфендина.

– Зарежу, подлеца, напьюсь его крови! – хрипел арап.

– Кого, Сулейман?

– Капитана Михалиса!

Эфендина побледнел.

– Побойтесь Аллаха! – завопил он вслед сеизу, но вопль потонул в страшном реве, летящем со всех сторон.

Турки взламывали двери в домах, женщины выскакивали на террасы, призывая Бога, некоторые прыгали с крыш с детьми на руках. Мужчины пытались оказывать сопротивление, но как совладать с такой вооруженной оравой?

Капитан Михалис стоял у ворот, вооруженный пистолетами. Жене с детьми он велел подняться наверх, с собой оставил только Трасаки.

– Иди сюда и слушай: если турки выломают ворота, я вас всех зарежу, чтобы вы не попали им в лапы. Тебя первого, Трасаки. Понял?

– Понял, отец.

– Ты согласен?

– Согласен!

– Только ничего не говори им. Они – женщины, испугаются.

– Ладно.

Отец и сын сказали друг другу все, что было нужно, и умолкли.

Кое-кто из соседей успел выбраться из города еще несколько дней назад. Главным образом те, у кого были дети: Красойоргис, Мастрапас, Коливас, а за ними – кира Пенелопа и кира Хрисанфи. Они переоделись в богатых турчанок, и в общей сумятице им удалось выскользнуть из города и укрыться в полях. Сиезасыр тоже напялил шаровары, подпоясался красным кушаком, нахлобучил на голову белый тюрбан и, спрятав очки за пазуху, незаметно вышел через Лазаретные ворота. Тулупанас с сыном остался. Лекарь вывесил на доме французский флаг, а Идоменеас заявил, что никуда не пойдет, и укрепил у источника флаги великих держав.

– Пусть только посмеют коснуться моих дверей! – сказал он старой Доксанье, которая беспрерывно крестилась.

– А мы когда уйдем? – то и дело спрашивал отца Трасаки: не терпелось поскорее вырваться в горы.

– Мы уйдем последними!

– Почему?

– Подумай сам, – отрезал отец.

Солнце приближалось к зениту. Муэдзины поднялись на минареты с полуденной молитвой, возвещая о милосердии Аллаха.

В городском саду несколько турок, портовых рабочих, взломали дверь в доме цирюльника, вытащили из-под дивана его дочь, самого кира Параскеваса нашли за бурдюками с вином и прирезали на месте. А Перволу схватили и унесли с собой.