Капитан Михалис

– Скорей, братцы, скорей! – закричал он. Его желтый плащ упал на землю, но арап не стал поднимать его, а помчался дальше, только голая спина сверкала.

Вконец обессиленные, они добежали до порта. Утерли лбы, расселись в теньке отдышаться. Эфендина ничком рухнул на каменный причал.

Какое-то время все молчали. Наконец арап открыл рот:

– Да, дешево отделались!

Город стонет под турецким ножом. У христиан осталась одна надежда – на милость небес.

Митрополит не мог больше наблюдать, как режут его паству.

– Да поможет нам Бог! – прошептал он и хлопнул в ладоши.

Вошел Мурдзуфлос.

– Иду к паше, – сказал митрополит. – Давай праздничное облачение.

– Неужто на улицу пойдешь, владыко?! – изумился Мурдзуфлос. – Так ведь там же… Тогда я с тобой!

– Нет, Мурдзуфлос, я пойду один! Помоги облачиться.

Митрополит возложил на себя златотканые ризы, львиную гриву увенчал митрой, взял длинный посох с набалдашником в виде двух сплетенных серебряных змей и снова прошептал: «Да поможет нам Бог!»

Мурдзуфлос аж залюбовался им. Высокий, красивый, борода – словно хрустальная река, а голубые глаза светятся умом и добротой. С него бы Бога Отца писать, подумал пономарь, вот он на золотом облаке спускается в Мегалокастро, чтобы положить конец резне.

Мурдзуфлос распахнул перед владыкой парадные врата резиденции. На мраморном фризе большими черными буквами было высечено: «Здесь в 1821 году турки повесили митрополита Критского. Вечная ему память!»

– Вечная память! – вздохнул митрополит и переступил порог.

Глаза Мурдзуфлоса налились слезами.

– Да помогут тебе Бог и святой Мина, владыко! – проговорил он дрожащим голосом.

– Да не тревожься! Не я первый, не я последний, – сказал митрополит.

Он вышел во двор, склонил голову перед церковью Святого Мины и медленно зашагал к дворцу паши.

Пономарь глядел ему вслед, и душу его грызло раскаяние: как он мог отпустить святого старца одного.

– Ну, Мурдзуфлос, покажи, что у тебя внутри – душа или ветер свищет.

Он перекрестился и двинулся на расстоянии за владыкой.

В городе творилось несусветное. Митрополит выступал тихо и слышал стоны и плач, от этого сердце у него разрывалось. Доколе же будут распинать греческий народ? Мы всего-навсего люди, Иисусе Христе, а не Боги, как Ты. Нет сил больше терпеть, когда ж Ты ниспошлешь нам спасение!

Ему казалось, что вся Мегалокастро с ее набережными, кварталами и жителями – это его собственное тело. Стоило обрушиться очередной выломанной двери или женщине завопить истошным голосом, у митрополита внутри все обрывалось.

На площади показалась толпа турок, все пьяные – то ли от вина, то ли от крови. Увидев одетого в золото митрополита, они остановились как вкопанные.

– Ну и ну! Это что за чудо? Куда оно идет? А ну посторонись, не то всех передавит!

Митрополит шел прямо в объятия Харона и будто ничего не видел перед собой. Мозг сверлила одна мысль: нет смерти прекраснее, чем во имя своего народа… Разве правы евангелисты, утверждающие, что гибель Христа была мученической. Разве его слова «Или́! Или́!» не означают «Радость! Радость!» на языке жертвенной любви? «Или́! Или́!» – звучало в душе митрополита. И чем ближе подходил он к дворцу паши, тем стремительнее становился его шаг. А сзади, как верный пес, тащился Мурдзуфлос.

Митрополит подошел к Большому платану. Он тихо шелестел пышной изумрудной листвой, исполненный свежести и силы. Его пятнистая кора напоминала шкуру леопарда. У митрополита потемнело в глазах: на ветвях висели христиане.

У ворот паши два стражника, скрестив ружья, задержали митрополита. Но тут подбежал Мурдзуфлос и что-то им сказал по-турецки. Низами подняли ружья и пропустили их. Пономарь пошел впереди, растворяя двери.

Увидев митрополита, паша повесил голову. Он стоял, опершись локтем о подоконник, и прислушивался к стонам и воплям города. Этот безобидный, полусонный анатолиец тоже вдруг озверел: в нем как будто проснулась извечная жажда турка проливать греческую кровь. При этом ему было стыдно: какой он паша, если у него не хватает мужества осадить зачинщиков, вырвать нож из их рук?

Митрополит остановился на пороге.

– Бога не боишься, паша?! – выкрикнул он.

– Ты зачем вырядился в золото, гяурский поп! – взъярился турок. – Думаешь, испугаюсь?

– Бог – он все видит. – Митрополит угрожающе поднял палец к небу. – Выйди, посмотри на льющуюся кровь! Куда, ты думаешь, она льется? Тебе на голову!

– Ты не очень-то повышай здесь голос! Перед тобой платан!

– Предо мной – Господь! Мне бояться нечего!

Паша отошел от окна, приблизился к митрополиту, посмотрел на него, не зная, что делать дальше. На минуту представил себе, как тело митрополита раскачивается на площади, и внезапно испугался. Все же недостойно мне этого греческого пса слушать, подумал он.

– Не зли меня! Уходи отсюда подобру-поздорову. Я никого не боюсь!

Тогда митрополит оставил Бога и принялся за султана:

– А султана что, тоже не боишься? Он для чего послал тебя на Крит? Чтоб здесь мир был! А ты что творишь? Довел народ до резни, а резня приведет к восстанию. Уж извини, паша, но, думается мне, не сносить тебе головы.