Капитан Перережь-Горло. Западня

Алан знал, что должен действовать немедленно. Он пытался заставить утомленный мозг придумать что-нибудь, что могло бы его спасти, как уже случалось раньше в критических ситуациях.

Но Алан словно был парализован. Все происходящее вокруг он видел как бы сквозь туман: обернувшегося мистера Хоупвелла, выглядывающую из окна кареты миссис Хоупвелл, гренадеров Удино, поднимавших мушкеты и щелкающих затворами…

Лейтенант Равель, остановившись перед Аланом, поднял фонарь, осветив его лицо и одежду, испачканную грязью. До того как фонарь ослепил его, Алан заметил второго часового из императорской гвардии, появившегося в воротах. Рядом с ним он увидел встревоженное лицо Мадлен.

— Вы не кавалерист! — воскликнул лейтенант Равель. — Кто же вы?

Стряхнув с себя оцепенение, Алан повернул Капризницу и вонзил ей в бока шпоры так же, как под горящим шаром. Как только кобыла помчалась в обратном направлении, лейтенант Равель низко пригнулся, чтобы избежать пуль собственных солдат.

— Огонь! — скомандовал он.

От верной смерти Алана избавило только то, что гренадеры не позаботились о предохранении своих мушкетов от сырости. Хотя были спущены десять курков, только из двух дул вылетели пули вслед удаляющемуся всаднику. Одна из них царапнула сзади Капризницу, другая ударила в каменную стену, отскочив от нее.

Алан скакал по дороге, вокруг изгиба стены, мчась навстречу приближавшемуся Шнайдеру. Теперь нельзя было избежать встречи. Хочет он или нет, ему придется столкнуться с грозным фехтовальщиком лицом к лицу.

Выехав на прямой участок дороги и увидев наконец Шнайдера, Алан заметил еще кое-что. Хотя гряда холмов было далеко, пламенеющее небо над Полем воздушных шаров позволяло ясно различить спускавшихся с нее вооруженных людей. Впереди ехали всадники с факелами.

Алан притормозил лошадь. Шнайдер сделал то же самое.

Их разделяли примерно сто ярдов прямой дороги, усаженной по обеим сторонам высокими и стройными тополями и освещенной розовым заревом неба. Поверхность дороги, белая в хорошую погоду, стала под дождем серой и грязной; повсюду поблескивали лужи, а в канавах по бокам бежали стремительные потоки.

Похлопав по шее Капризницу и шепнув ей ласковые слова, Алан выпрямился в седле и с усилием вытащил из ножен саблю.

Шнайдер находился между ним и боковой дорогой, ведущей к трактиру «Спящая кошка». Оставалось убить его или быть убитым самому. Если ему удастся заставить навеки умолкнуть лучшего фехтовальщика Бонн, то у него хватит времени добраться до трактира, прежде чем преследователи с обеих сторон объединятся против него.

В сотне ярдов впереди Шнайдер также выпрямился в седле. Расстегнув тяжелый кавалерийский плащ, он сбросил его,

чтобы освободить пространство для руки с саблей. Предстоящий поединок требовал не только фехтовального мастерства, по и искусства верховой езды: достаточно было одного скольжения копыт по грязной почве, чтобы стать беззащитным перед клинком противника. Шнайдер не производил впечатления блестящего наездника, хотя это могло быть всего лишь иллюзией…

Оба не произносили ни слова — в этом не было нужды.

Повинуясь инстинкту взаимной ненависти, они одновременно пришпорили лошадей и, подняв сабли, поскакали навстречу друг другу под пламенеющим небосводом.

Глава 16 «РЯДОМ С МОЕЙ БЛОНДИНКОЙ…»

Мадлен Хепберн открыла глаза.

Она лежала в кровати — точнее, на кровати — в той же бело-голубой спальне, которая была ей предназначена.

Находясь все еще в сонном состоянии, Мадлен осознала этот факт прежде всего. Так как тяжелые занавеси закрывали два высоких окна, в комнате было темно, но сквозь щели в занавесях проглядывали полоски яркого дневного света.

Охваченная ужасом, Мадлен быстро села на постели.

Понимая, что она почти полностью одета, но пока что с трудом осмысливая все остальное, Мадлен соскользнула с кровати и подбежала к левому окну. Синие с золотой каймой занавесы лязгнули на кольцах, когда она раздвинула их. Повернув ручку, Мадлен распахнула обе створки, впустив в комнату свежий и чистый после дождя утренний воздух.

Прошло уже несколько часов после восхода солнца. Нежно-розовая окраска неба сменялась голубовато-белой, свидетельствующей о наступлении дневной жары, но капли воды еще не высохли на промокшей траве и деревьях. В доме не было слышно пи звука. Казалось, что большая часть мира еще пребывает в объятиях сна.

Ощущая себя грязной и растрепанной, Мадлен окинула себя взглядом. На ней были крепкие дорожные башмаки и белое платье из узорчатого муслина с высокой талией и буфами на плечах. Она надела его, так как Алан сказал, что…

Внезапно Мадлен вспомнила все.

Алан!

Прошлая ночь…

Офицер па дороге перед домом, освещающий фонарем лицо Алана. Алан, настолько покрытый грязью, что немногие, кроме нее самой, могли бы узнать его, скачущего в темноту и дождь и преследуемого мушкетными пулями…

Мадлен быстро оглядела спальню, чья роскошь при дневном свете казалась кричащей и безвкусной. В алькове под одеялом неподвижно лежала Ида де Септ-Эльм.

Неужели наркотик убил ее, вместо того чтобы усыпить?