Капитан полевой артиллерии

Маша порывисто схватила его руку, поднесла к мокрому от слез лицу, принялась целовать и все говорила быстро:

– Нет, ты не войне нужен, мне, мне, только мне! Милый, дорогой мой, помни обо мне и о себе тоже помни! Если тебя убьют, для меня уже не будет жизни! Знай, что ждут тебя, любят, да, да, тебя, лишь тебя одного!

Лихунов молчал. Потом обнял все еще сидящую девушку и, наклонившись, прошептал на ухо:

– Если… все будет в порядке, ты станешь моей, а сейчас пойдем – ждут меня.

Они вышли на улицу. Было около полуночи. Небо, как видно, затянуло плотными тучами, поэтому луна не освещала дорогу. Крепко взяв Машу за руку, Лихунов молча вел ее по направлению к госпиталю. Так, у госпитальных ворот, охраняемых солдатом, тяжело опершимся на винтовку, они и простились. Маша больше не плакала, не обнимала Лихунова и не целовала его руки. Только сказала негромко своим низким, мягким голосом:

– Милосердным будь, Костя, прошу тебя.

ГЛАВА 14

В штабе Новогеоргиевска, в приемной начальника артиллерии генерала Римского-Корсакова уже толпились человек двадцать пять офицеров. Просторная комната, уже знакомая Лихунову по визитам к их превосходительству, была ярко освещена электричеством, наполнена гулом негромко беседовавших и табачным дымом. Офицеры, заспанные, злые, многие, как видно, хорошо подвыпившие с вечера, были недовольны. Слышались негромкие восклицания:

– Какого черта нужно было ночью поднимать? Утром, что ли, не могли позвать?

– А господин генерал давно уж бессонницей страдает. Ему что день, что ночь…

Некоторые офицеры, не смущаясь, спали, сидя на мягких стульях и вытянув ноги. Слышался храп. Двери кабинета Римского-Корсакова время от времени открывались, в кабинет то входили, то выходили из него посыльные, связные, адъютанты, в приемной появился знакомый Лихунову молоденький адъютант и громко произносил чин и фамилию того или иного офицера, приглашая пройти в кабинет. Многих не оказалось на месте, и адъютант очень сердился, другие же спешили пройти к начальнику артиллерии, откуда выходили уже с какими-то пакетами и тут же покидали приемную. Некоторых приходилось будить, и проснувшиеся, чертыхаясь сквозь зубы и оправляя на ходу мундир, спешили к дверям. Одного штабс-капитана адъютант в кабинет не пропустил и посоветовал ему идти в квартиру – до того офицер был пьян. Лихунов увидел двух командиров батарей своего дивизиона, поздоровался с ними, но разговаривать не стал и отошел в сторонку. Скоро назвали и его фамилию, Лихунов вошел в просторный кабинет, украшенный портретом государя в полный рост. Вокруг огромного стола, за которым сидел сухонький генерал, толпились штабные офицеры, передавая друг другу какие-то бумаги, просматривая их и негромко, с деланно серьезными лицами обменивались мнениями. Лихунова подозвали к столу, их превосходительство порылся в бумагах, то и дело позевывая в сторону, прочитал, закивал головой, словно вспомнил Лихунова, и сказал:

– Вот вы, молодой человек, все докучали мне просьбами, на передовую просились, ну и настал час, германец близко, поезжайте с Богом. Командовать будете лишь одной своей третьей батареей. О проделках ваших наслышан, но закрываю глаза – нам офицеры опытные необходимы. Поступайте в распоряжение командира шестьдесят третьей пехотной дивизии, которая уж стоит на передовых. Вот вам карта с указанием района, куда вам на рассвете выступать надо. Прибыв, тут же позицию готовьте. Разведка доносит, не завтра послезавтра немцы передовую атаковать начнут. Ну, ступайте, голубчик, Бог вам в помощь, – подал Римский-Корсаков Лихунову пакет и вдруг, изменив старчески-простодушный тон на властно-капризный, добавил: – Время не то, занялись бы вами со всем тщанием! Ступайте, капитан!

Лихунов принял карту, отдал честь и, повернувшись на каблуках, пошел из кабинета начальника крепостной артиллерии. В приемной он вспомнил, что забыл спросить у генерала, будет ли освобожден Васильев, недовольно поморщился, сердясь на себя, и поспешил из штаба.

Было около двух часов ночи, но прохлады не чувствовалось. Все притаилось в ожидании то ли предстоящего штурма, то ли проливного дождя с грозой, которой должна была разрешиться жара последних дней. Лихунов шел по ночному Новогеоргиевску, вспоминая Машу, ее теплые объятия, но другая часть его мозга находилась уже за пределами крепости, там, где собирался он встретить врага, словно от этой встречи зависело не только дальнейшее течение его собственной жизни, но и нечто более важное, чем жизнь одного человека.

В казарме, где ночевали его артиллеристы, не спали. Рядовые и унтера неторопливо возились со своим немудреным скарбом, пришивали пуговицы, латали белье, иные молились. К Лихунову подлетел одетый по всей форме, отчего-то радостный Кривицкий:

– Господин капитан, разрешите доложить.

Но Лихунов перебил поручика:

– Почему не спят люди?

Было видно, что Кривицкий расстроен холодной встречей, и Лихунову стало стыдно. Однако молодой человек мгновенно принял прежний беззаботный вид и с улыбкой ответил: