Капитан Рубахин

Старовский и сам по службе давно видел, что запретным зельем больше увлекается именно «золотая молодёжь», зажравшиеся детки – завсегдатаи дорогих дискотек и ночных клубов. Публика, в основном, сопливая и никчёмная, но при деньгах и с немерянными амбициями.

Больше всего раздражало откровенное презрение этих деток к любому, кто не входил в их круг. Чванливые юнцы, развязные девицы с пренебрежением, но спокойно давали себя обыскивать при облавах, нисколько не сомневаясь, что родители их немедленно вытащат через связи в милицейских верхах, или просто выкупят из любой ситуации.

Да, откровенно говоря, и сами эти милицейские «маски-шоу» по дискотекам и клубам проводились больше для отчётности и показа по телевидению, потому что реальных результатов это почти никогда не приносило. Задержанных обыскивали и отпускали, сметали с пола сброшенные таблетки «экстази», «марки» ЛСД и прочую дрянь, на том дело, обычно, и заканчивалось.

Но была и другая сторона проблемы, посерьёзнее: обработка юных отпрысков богатых и влиятельных людей – один из главных принципов в стратегии наркоторговли. Имея хорошие карманные деньги, элитные детки употребляли наркотики сами и обязательно угощали друзей, расширяя, таким образом, круг покупателей.

Это давало ещё и железные основания для шантажа родителей. Подсадить на наркотики любимое чадо прокурора, высокого чиновника, какого-нибудь воротилы-предпринимателя – означало получить тайную и жёсткую власть над этими людьми.

***

Теперь Толик Горшенин школу уже окончил, но ни учиться дальше, ни служить в армии не мог: от призыва он был освобождён, как единственный сын, по инвалидности матери, а на учёбу не было денег, потому что не было работы. Не находя в жизни опоры, парень был на грани отчаяния.

Подполковник прикинул, что Горшенин может вполне сгодиться для дела, и поручил своему человеку с ним поговорить. Это было ещё и актом милосердия – пацан получал шанс неплохо подзаработать. Поторгует в розницу, а дальше – как себя покажет…

Человек с Толиком переговорил. Когда всё было решено, он под страхом смерти взял с Горшенина клятву: ни при каких обстоятельствах не посвящать в свои дела Старовского-младшего.

– А вдруг папаше проболтается? – говорил тот человек.

***

Теперь Старовский рассудил, что таблетки, изъятые у Горшенина, он распорядился подменить правильно: парень должен был официально выйти на волю, а потом исчезнуть – его следовало немедленно убирать. Не прятать, а убирать.

Сделать это сразу не хватило решительности, сработала жалость – вещь невозможная по вторую сторону жизни подполковника.

Но что сделано – то сделано, и вот у Старовского круглыми сутками болит голова.

Несмотря на позднее время, подполковник сидит один в своём кабинете. На душе у него черно и муторно.

Паника, как известно, лишает разума: не стоило заставлять Горшенина писать заявление об избиении, и уж полным идиотизмом было привлекать к происшествию общее внимание, припутывать журналиста этого, Уриновича, щелкопёра заказного!

Старовский представляет себе пухлую, с модной щетиной, физиономию журналиста и ему хочется сплюнуть.

Подполковник снова и снова прокручивает в памяти всю цепочку событий и понимает, что не был готов к подобному их повороту, и в смертельной игре, в которую он ввязался, козырей ему отныне может и не выпасть.

Четыре года жил опасной двойной жизнью, осторожно подбирал подельников, расставлял их куда надо. Схема работы с транзитным товаром развивалась и совершенствовалась, а тут – такой прокол!

И что выиграл? Деньги?

Да, теперь их не нужно хронически экономить, и даже наоборот – возникала проблема, как их тратить, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Сам Старовский в своих потребностях был весьма неприхотлив, а вот жену – понесло.

Когда он принёс ей первую пухлую пачку долларов, Светка даже заплакала, не веря своим глазам.

Она была ещё вполне молода, а хроническое безденежье давно вымотало ей душу. Хотелось модно приодеться, давно мечтала она купить домой хорошую удобную мебель – избавиться хотя бы от скрипучего дивана, на котором они ещё сына делали семнадцать лет назад.

Короче говоря, много чего по-женски хотелось, но всё это, доступное другим, было до сих пор недостижимо для жены мента.

Перепрятав несколько раз ту заветную пачку, Светлана принялась составлять список будущих приобретений: что-то в него вносила, потом вычёркивала, потом опять вносила, и снова вычёркивала. Список всё равно получался длиннее денег, и она довела своего Виктора чуть ли не до белого каления разными версиями покупок.

Но деньги стали поступать регулярнее, и супруга, игнорируя постоянные предостережения мужа, всё откровеннее шиковала: у неё появились дорогие наряды, кое-какие украшения с бриллиантами, приличная косметика, и она из серой мышки на глазах превращалась в этакую светскую львицу опорского масштаба.

Её домашние затеи с мебелью, бытовой аппаратурой и ещё каким-то модным хламом уже не вписывались в объёмы двухкомнатной квартиры и стали наводить на мысли о расширении жизненного пространства.