Капитан Рубахин

Некий М.Громов, яркими красками изобразил тупого злобного мента, который не может отличить наркотики от витаминов. Завершалась статья глубокомысленным выводом: «Избивать подростков, понуждая их к самооговору, проще и безопаснее, чем ловить настоящих наркодельцов!»

Василий с ужасом представляет, каково было Наталье читать эту газетёнку…

Он снова вспоминает последний вечер перед своим отъездом на Кавказ.

– Зачем тебе семья? – спрашивала Наталья, складывая в стопку досушенные утюгом ползунки. – Зачем тебе ребёнок? Перед ребёнком у тебя никакого долга нет, у тебя долг только перед службой!

Не давая Василию вставить ни слова в свой монолог, Наталья резко выдернула шнур утюга из розетки:

– Она тебя очень любит, твоя служба: денег не платит, жить, как собаку, в конуру поселила, на войну вот посылает, чтобы ты там лоб свой под пулю подставил! Ты хоть раз подумал, как это всё выглядит со стороны? В глаза тебе ещё никто не смеётся?

– Ты хоть понимаешь, – задавленным голосом, чтобы не разбудить спящую дочку, закончила Наталья, – как оскорбляешь меня всем этим? …

Василий бросает в угол свою тяжёлую походную сумку, где сверху, под застёжкой-молнией, уже сутки томится смешной плюшевый заяц для Танюшки, и выходит из комнаты. Он идёт в магазин, где купит сейчас пару бутылок водки и что-нибудь закусить. И будет боевой капитан пить в пустой своей конуре, пить мрачно и безнадёжно, пока не свалится на диван, оставшийся разложенным на двоих. А впереди у Рубахина целый месяц никому теперь не нужного отпуска.

Утром Василий снова спустится в магазин за водкой.

И тоже к вечеру…

Часть вторая. Навь

«…Святые древние капища волею князя и черноризных наушников его стирали с лика Матери-Сырой Земли.

Сварога и Ладу, Даждьбога и Велеса, яростного Перуна и весёлого Леля – всех сущих богов объявили погаными и причислили к силам нелепым и чёрным.

И великое было гонение на веру пращуров.

Волхвов же повсеместно ловили и убивали княжьи люди. Многих пожгли вместе с идолами их. Кого не убивали – выкалывали очи и вырывали языки, дабы никому они уже не передали, что ведали сами в поколениях своих.

А ещё убивали сказителей, гусельников-песельников да скоморохов – сказывали, мол, бесам они служат, духу нечистому поклоняются… »

Гавриил Вознесенский. «Братья из Нави»

1. Надежда

Много лет назад Надя Лобанова пережила потрясение, наложившее отпечаток на всю её дальнейшую жизнь.

Тогда в военкомат городка, где она жила в юности, пришло извещение о смерти старшего лейтенанта Батищева Г.И. Местному военкому предписывалось сообщить родителям, что их сын пал смертью храбрых при выполнении задания и погребён по месту гибели.

Вместе с извещением передал им военком картонную коробочку с орденом Красной звезды…

Для Нади погибший лейтенант был первой настоящей любовью и смыслом жизни. Они уже давно договорились пожениться, оставалось только Герасиму вернуться.

Но он не вернулся.

Слова «погребён по месту гибели» были враньём, скрывающим государственную тайну. На самом деле, тело старшего лейтенанта сгорело вместе с радиолокационной станцией в далёкой африканской пустыне. По официальной версии, как военный специалист, он обучал обращению с техникой смуглых друзей своей великой державы. А самолёты другой великой державы, которой тупо не нравилась эта дружба, накрыли станцию ракетным залпом.

В живых остался только один человек, майор-разведчик, который тоже находился там как военный советник – под чужим именем и в чужой форме. Его, тяжело раненного, вроде бы всё-таки нашли и вывезли.

Всех остальных никто не хоронил. Да и хоронить было нечего: то, что от них осталось, вместе с искорёженным военным железом милосердно укрыла вечными песками пустыня, передвигавшая свои барханы по известному только ей самой замыслу…

Проведя несколько суток в полубессознательном состоянии, почти без еды и без сна, Надя выпила ударную дозу снотворного и, наконец, заснула, словно провалилась в бездонную чёрную яму.

Когда она очнулась, по свету, проникающему в её комнату сквозь полупрозрачные шторы, было совершенно невозможно понять – утро за окном, хмурый день или вечер, потому что свет был каким-то сумеречным и ровным, словно исходил он не из окна, а сразу отовсюду.