Капитан «Старой Черепахи». Повесть

Шторм утих под утро. Вавилов сидел в низеньком, тесном кубрике, прижимая к груди наскоро забинтованную руку, раскачивался из стороны в сторону, стонал и дул на окровавленный бинт, будто это могло унять боль.

Трое сменившихся с вахты матросов ели консервы и о чем-то переговаривались на незнакомом Ивану языке.

Вот уже второй месяц Вавилов плавал на окаянной шхуне, и неизвестно, сколько ему еще предстоит плавать!

В августе, после гибели Самсонова, начальник пограничного поста Кудряшев вызвал к себе Вавилова и неожиданно спросил:

- А что бы ты сказал мне, товарищ Вавилов, если бы я предложил тебе выполнить во имя революции одно весьма и весьма опасное поручение?

- Я бы сказал, - ответил Иван, - что всю гражданскую войну служил разведчиком у товарища Котовского и готов пойти на любое дело. Смерти я не боюсь.

- Речь не о смерти - о жизни, - поправил Кудряшев и, помолчав, добавил: - Семья у тебя в Самаре?

- Жена с матерью, отца беляки расстреляли, - помрачнев, сказал Иван.

- Детишек нет пока?

- Нет.

- Я вот что надумал, - Кудряшев понизил голос: - послать тебя в гости к Антосу Одноглазому.

Начальник испытующе посмотрел на пограничника:

- Не боишься?… Знаю, что не боишься. Я тебе, как брату родному, верю… Придется, правда, на время перед товарищами тебя оконфузить.

- Я согласен, - не задумываясь, произнес Вавилов

- Вы идете на большой риск, - сказал Никитин Вавилову во время последней беседы, - но я не сомневаюсь, что вы - рабочий человек, разведчик - справитесь с этим заданием. Все будет зависеть только от вас самих. Мы не сможем прийти к вам на помощь, наоборот, вы должны будете нам помогать. Момент выберете сами, вам там будет виднее. Постарайтесь во что бы то ни стало попасть к Антосу. Скажите, что до Люстдорфа служили на Тендре.

Никитин дал еще несколько советов и пожелал Вавилову удачи.

Никто, кроме Кудряшева, Никитина и Репьева, не знал, что Вавилов получил тайное задание, и даже товарищи по заставе думали, что он трус и дезертир. «Вернешься, все объяснится», - утешил его Кудряшев.

Ночью Иван вылез из окна и прокрался садами к дому колониста Мерца, бывшего у Кудряшева на подозрении. «Расстреляют меня, спаси, Христа ради, спаси…» Колонист спрятал «дезертира» на чердаке, а наутро отвез на телеге под соломой к своему зятю в Гросслибенталь. Там Вавилова укрывали недели три, потом переправили к рыбакам на Тринадцатую станцию и, наконец, к контрабандистам. С тех пор Вавилов и плавал на шхуне грека на положении не то пленника, не то палубного матроса.

Антос Одноглазый еженощно рыскал у побережья, сгружал какой-то груз, потом направлялся в открытое море, в Румынию, а то и в Турцию, принимал с каких-то судов партию ящиков и тюков и опять шел к Одессе.

Во время погрузки и выгрузки Вавилова запирали в кубрике. Только по звукам он мог определить, что происходит на палубе. Иногда люк в кубрик открывался, и по крутому трапу спускались какие-то посторонние люди.

Иван понимал, как важно, что ему удалось попасть на шхуну Антоса. Он рассчитывал помочь чекистам изловить «короля» контрабандистов и стойко переносил все унижения и невзгоды, играя роль кулацкого сынка, ненавидящего советскую власть. И вдруг такое несчастье с рукой!

«Теперь я не вояка!…» - в отчаянии думал он, раскачиваясь и прижимая к груди раненую руку.

Один из матросов протянул Ивану консервы и вдруг поспешно встал - руки по швам. Следом за ним стали «смирно» и двое других.

Поднялся и дрожащий от холода и боли Вавилов.

В кубрик спустился Антос. Подойдя к Ивану, он резким движением взял его руку и что-то сказал матросам. Один из них поспешно снял с крюка висевший под потолком фонарь и поднес его ближе, другой достал из-под банки какой-то ящичек и поставил на стол.

Антос быстро размотал окровавленный бинт, внимательно посмотрел на размозженные пальцы Вавилова и снова что-то сказал матросу. Тот вынул из ящика ланцет, вату, бинт и темный пузырек с йодом.

Шкипер обмакнул ланцет в пузырек и, прижав руку Вавилова к столу, тремя сильными, точными ударами отсек от кисти размозженные пальцы. Матрос приложил к ране смоченный йодом бинт и туго забинтовал ее

Вавилов застонал от страшной боли, прикусил губу и сел на банку.

- Готово! - произнес Антос и улыбнулся единственным черным глазом. - Следующий раз не будешь мотать шкотом руку.

О, с каким наслаждением Вавилов схватил бы сейчас ланцет и вонзил его в глотку ненавистного шкипера!

Должно быть, Антос уловил злобу, сверкнувшую в глазах русского. Он махнул рукой, и матросы ушли.

- Вавилов! Ты предатель России! Зачем ты злой на свой спаситель?

- Куда я теперь годен? - Вавилов поднял забинтованную руку.

- Твой дело плохое! Совсем плохое! Матрос без руки - пшик! Никуда!

- Господин шкипер! Разве я за тем убегал, чтобы быть матросом! Я домой хотел - на Волгу, землю пахать.

Антос усмехнулся.

- Ты поедешь на Волгу, Вавилов. Я высажу тебя на остров Тендра, оттуда вброд перейдешь на материк.

- Там пост наш пограничный, на Тендре, я служил там… Расстреляют меня.

- Сколько человек пост?

- Семеро. Маяк там налаживают,