Капитан Весна

Господин Бенжамен стал заходить к нам. Он появлялся вечером, к концу ужина, садился в углу у печи и зябко склонялся к горящим угольям.

— Не беспокойтесь, друзья мои! Продолжайте вашу трапезу! Не обращайте на меня внимания.

Он брал каминные щипцы, сгребал угли и задумчиво глядел, как вспыхивали искры и как пурпурные и голубые языки пламени перебегали по догоравшим головням.

— Есть новости из Парижа, господин Бенжамен? — спрашивал дядя Сиприен.

Старик поднимал голову, теребил седую бородку и рассказывал нам то, что знал. Он получал за неделю много писем из Парижа и разных провинций Франции.

— В Париже наступают холода. Дрова стоят дорого, и их трудно достать. Гитлеровцы реквизировали самые большие отели. Они размещаются повсюду. На мясо и хлеб ввели норму, а о масле и говорить не приходится…

— Ужас какой! — вздыхала тетя Мария. — Похоже на то, что скоро введут карточки. В Люшоне теперь не найдешь даже пары хорошей кожаной обуви…

Начинались жесткие ограничения, которые длились затем долгие годы. Вскоре нам выдали в мэрии карточки на продукты и на промышленные товары. К карточкам были приложены бумажные талоны. Мы получали их каждый месяц. Талоны были пронумерованы, и покупатели отдавали их торговцам при покупке продовольствия или одежды.

— Вот еще беда! — ворчал дядя Сиприен, ударяя по столу тяжелым кулаком — кулаком дровосека.

После ужина, когда начинали убирать со стола, господин Бенжамен поднимал голову. Мы понимали, что ему не терпится послушать радио.

Приемник стоял на старом буфете из черного дерева, недалеко от печки. Бертран включал его. Сначала слушали официальные известия, которые время от времени прерывались возмущенными или недоверчивыми замечаниями дяди Сиприена. Затем Бертран пытался поймать Лозанну или Лондон… Приемник был старенький: он то и дело хрипел, звук исчезал, далекий голос диктора все время заглушался треском и шумом. Иногда почти ничего не удавалось разобрать.

— Затухание, — с понимающим видом говорил Бертран.

Господин Бенжамен сидел не шевелясь. Казалось, он был зачарован маленьким зеленым огоньком на диске. Для него ничто больше не существовало, кроме слабого, едва слышного голоса, который рассказывал об оккупации Европы гитлеровскими бандами и о готовящемся вторжении в Англию.

— Они теперь везде… везде… — шептала моя мать.

Старик качал головой, и губы его едва заметно дрожали.

Однажды вечером, когда сообщили, что по «французскому» радио будут передавать речь Петэна, дядя Сиприен совсем рассвирепел, снова стукнул по столу и крикнул, что ни за что не будет его слушать.

— Черт возьми, я заранее знаю, о чем он сейчас будет блеять: вы сейчас услышите, что немцы самый сильный народ, что французы побеждены, что нужно быть терпеливыми и покорными. Ничего другого не ждите!

Господин Бенжамен испуганно замахал на него рукой:

— Тише, господин Валетт! Вас могут услышать.

— Ну и пусть! Ведь все знают, что я об этом думаю, и все со мной согласны.

— Надо быть осторожным! Никогда не знаешь… Теперь пошли такие времена, что надо остерегаться.

Дядя Сиприен что-то проворчал и стал ловить Лозанну.

Послушав радио, мы ненадолго собирались у огня. Иногда заглядывали соседи. Разговоры шли все об одном и том же: о войне, о пленных, о притеснениях, о растущих трудностях с продовольствием. Нельзя было купить ни проволоки, ни веревки, ни краски, ни цемента. Считалось чудом, если где-нибудь доставали горсть гвоздей, пару домашних туфель или обыкновенный клубок штопальных ниток.

Если речь шла не о войне и тяготах жизни, переходили на погоду, говорили о предстоящих работах и заботах. Осень подходила к концу. Иногда пора дождей и туманов, вечерние холода сменялись теплыми днями бабьего лета. Хватит ли сена, чтобы кормить скотину всю долгую зиму? Впрочем, скот все время убывал. Лошади и быки были отобраны оккупантами.

Несмотря на все это, иногда удавалось поговорить и о другом: вспоминали прошлые, умчавшиеся годы, мирное время, которое казалось теперь необыкновенным, чудесным.

Моя мать, господин Бенжамен и я рассказывали о Париже, его улицах, памятниках, о Сене и Версале. Наш гость рассказывал гораздо лучше нас. Он вспоминал то время, когда жил в маленькой квартире на острове Сен-Луи. Из окон были видны Сена и набережные с высокими черными тополями. «Одно из самых красивых мест в мире!» — бормотал старик, полузакрыв глаза, словно хотел удержать близкий его сердцу пейзаж.

Господин Бенжамен рассказывал нам о своей работе. Он был критиком, писал статьи по искусству в газетах и даже выпустил несколько книг по живописи. Жил он одиноко, у него не было ни жены, ни детей и только несколько племянников в Париже и в провинции. Одна из племянниц бежала в Марсель. Возможно, он вскоре уедет к ней… Один его знакомый книготорговец тоже поселился в Марселе.

* * *