Капитул Дюны

За три года своего пребывания здесь он получил доступ к секретным данным, используя свой собственный ключ. Для того чтобы обмануть вездесущие видеокамеры, ему пришлось притвориться, что он просто смотрит на консоль. Было очевидно, что он вводит какие-то данные, но получение он осуществлял с задержкой, используя вторичные обманные послания и сообщения. Для ментата это было сущим пустяком, но при этом можно было выяснить потенциал систем корабля. Он закладывал эти данные в систему без всякой логики и без надежды когда-либо снова их открыть.

Беллонда заподозрила его, но на все ее прямые вопросы он отвечал загадочной улыбкой.

Я скрываю свою историю, Белл. Все мои последовательные жизни, вплоть до моего истинного «я», когда я еще не был ни гхола, ни ментатом. Я помню самые интимные места из этих жизней: это очень зыбкая почва для такой болезненной памяти.

Сидя сейчас у консоли, Айдахо испытывал смешанные чувства. Заключение злило и раздражало его. Какая разница, насколько велика и комфортабельна тюрьма – она всегда остается тюрьмой. Некоторое время назад он понял, что при желании может выскользнуть отсюда, но Мурбелла и его возрастающее понимание их затруднительного положения удерживали его от этого шага. Он чувствовал себя не только пленником стражи и хитроумных приспособлений, но и пленником собственного разума. Корабль-невидимка, естественно, был чудовищным приспособлением. Это был инструмент, орудие. Способ незаметно передвигаться в полной опасностей вселенной. Это было орудие, с помощью которого можно было скрыть себя и свои мысли даже от тех, кто обладал способностью к предзнанию.

Накопленные за много жизней опыт и навыки позволяли ему смотреть на окружающее сквозь пелену сложностей и неискушенности. Это была странная смесь. Ты начинаешь думать, что знаешь верный способ ослепить самого себя. Это было не медленное нарастание способности тормозить накопление знаний (этому всегда учили ментатов), но и накопление фактов, «которые мне хорошо известны».

Новые источники данных, открытые для него Сестрами (если им можно было доверять), подняли целое множество вопросов. Как было организовано сопротивление Досточтимым Матронам в Рассеянии? Очевидно, что в нем были группы (он колебался в оценке их сил), которые охотились на Досточтимых Матрон точно так же, как они сами теперь охотились на Преподобных Матерей. Их тоже убивали, и свидетельством тому была трагедия Гамму.

Футары и Дрессировщики? Он нарисовал ментатскую проекцию: отпрыски Тлейлаксу в Рассеянии продолжили свои генетические манипуляции. Те двое, которых он видел сейчас на своей проекции, – не они ли были теми, кто создал футаров? Можно ли объединить их с лицеделами? Были ли они независимы от Мастеров Тлейлаксу? В Рассеянии все было не так однозначно, как кажется.

Будь оно все проклято! Ему нужен доступ к дополнительным источникам данных, к более мощным источникам. Его нынешние источники даже приближенно нельзя было называть адекватными. Консоль – это инструмент с ограниченными возможностями, но ее можно приспособить и к более широким нуждам, но его возможности к адаптации хромают. Он должен выступить как истинный ментат.

Я споткнулся и дал себя стреножить, в этом моя ошибка. Доверяет ли мне Одраде? Она же Атрейдес, черт бы ее побрал! Она знает, что я должник их семейства.

Я должен им много жизней, и этот долг никогда не будет полностью оплачен!

Айдахо понимал, что сильно нервничает. Внезапно его ум замкнулся на этом. Ментат нервничает! Это сигнал того, что он стоит на краю важного открытия. Первичная проекция! Это то, чего они не сказали ему о Теге?

Вопросы. Это были невысказанные вопросы, которые стегали его, словно хлыст.

Мне нужна перспектива! Вопрос заключается не в расстоянии. Можно приложить перспективу даже к своему внутреннему миру, если избежать искажений.

Он почувствовал, что в опыте Бене Гессерит (возможно, даже в столь ревностно охраняемых Беллондой архивах) данные лежат в несобранных кусках и фрагментах. Белл сама одобряет это! Она его собрат – ментат и должна знать все волнение, которое охватывает ментата в момент такого открытия. Его мысли были подобны смальте мозаики. Все куски в руках, и они готовы сложиться в картину. И дело здесь не в решениях.