Капкан

— Правда? Вот блеск! Всю жизнь просто уми-раю, хочу поглядеть на Нью-Йорк! Хотя я сама не провинциалка, родилась в Миннеаполисе, точнее, в Айделле, но это фактически одно и то же. И поболтаем же мы с вами, Ральф, — чудо! Вам ничего, что я вас называю Ральф, да? — Она устремила на него томный взор, и, если верить летописцам, Ральф Прескотт не ответил ей тем холодным взглядом, какой одобрила бы его стенографистка. — А вы, хотите, называйте меня Элверна.

— Э-э… — сказал Ральф.

— А что, того эля больше не осталось в погребе? — сказал Джо.

— Спрашиваешь! Понятно, осталось! — весело пропела она. — Сейчас я вам, братцы, мигом устрою завтрак. Представляю, до чего вы голодные после этого противного бэннока. Сходите помойтесь, Ральф, хотите? Любите душистое мыло? Многие мужчины не любят. А другие наоборот. Ох, Джо-о! Что я тебе скажу! Надо вечером спрыснуть приезд Ральфа. Позовем Джорджи Игана, Пита Реншу — это трапперы, Ральф, сейчас болтаются здесь без дела, а подойдет зима — снова в лес. Значит, Пита, Джорджи, Папашу Бака и еще можно Нелса Стромберга. Перекинемся в покер. Джина у нас сколько хочешь, а Неле еще захватит «белого мула» из новой партии — гадость невозможная, зато выпьешь — и море по колено! Ну как, Джо? Ладно? Ну, Джо, миленький!

— Отчего же, можно, — протянул Джо. — Скажем, завтра. Я сам не прочь и за покером посидеть и выпить. Но сегодня — поскольку Ральф из Нью-Йорка и к тому же великий специалист по части музыки и книг и все такое, — сегодня, по-моему, правильно будет позвать… в общем, солидную публику: Мака с супругой, преподобного Диллона…

— Господи, боже мой! — пронзительно, с надрывом взвизгнула Элверна. — Честное слово, Ральф, с Джо просто невозможно! Мак… ну, Макгэвити, агент «Гудзонова Залива», — от его шуток мухи дохнут. Врожденный паралич чувства юмора. А мамаша Макгэвити просто не выносит, если кому-то хорошо. Преподобный Диллон, он еще ничего; я подозреваю, он бы и сам не отказался смочить горло, если б знал, что не будет шуму, но все равно он миссионер, ему по должности положено портить людям настроение. Ах, Джо…

— Сегодня мы позовем их, Маков то есть, и дело с концом, — невозмутимо произнес Джо. — Ясен вопрос, Элви?

— Черт проклятый! — Она разбушевалась, точно малое дитя. Она топала ногами. Она схватила Джо за лацканы куртки и стала трясти. — Гак и убила бы тебя! Говоришь, а он хоть бы что! Я хочу вечеринку!А не похороны!

— Отделаемся, Элви, раз надо, а завтра вечером устроим настоящее веселье. — Джо даже бровью не повел в ответ на ее буйную выходку. — У меня для ребят сюрприз: целый ящик настоящего шотландского. Скажем, что это от тебя.

Миг нерешительности — и жаркий гнев сменился жарким восторгом. Она звонко чмокнула Джо. Потом она бросилась на шею Ральфу и, к его великому смущению, его тоже чмокнула в щеку.

— Ладно уж! — шумно сдалась она. — Возможно, как ты говоришь, даже лучше: разделаемся со старыми сычами, и с плеч долой. А теперь, ребятки, надо вас чем — то покормить.

И она забегала по кухне, мурлыкая «Просто я души не чаю в Гарри» с таким благодушным видом, словно в жизни не помышляла о большем счастье, чем стряпать для своих мужчин.

Ральф заметил, что ее розовые ногти и сейчас отливают ненатуральным маникюрным блеском. И этот человек, которому ярко-розовые ногти были всегда так же противны, как напомаженные, надушенные волосы, почувствовал уважение к Элверне за ее героические старания не опуститься. «А что она иной раз выходит из себя, это не удивительно, — размышлял он. — Джо, конечно, добряк каких мало, но уж очень он благоразумен — вот и я такой, видно. А ведь ей здесь, должно быть, скучновато бывает».

Завтрак был подан на подносе, накрытом чистой полотняной салфеткой: кофе в настоящих фарфоровых чашках-, самая настоящая ветчина между тонких ломтиков самого настоящего хлеба и цельные спелые помидоры из крошечной оранжереи Джо.

Мистер Прескотт из Нью-Йорка едва ли счел бы фарфоровые чашки, холодную ветчину и белый хлеб эпохальным явлением; несомненно, отказался бы есть помидор без всякой приправы, а чистые салфетки принял бы как должное. Но, прожив столько недель на бэнноке, чае и свиной грудинке в стране, где такое короткое лето и так трудно выращивать овощи, он словно заново открыл для себя эти яства.

Какая мука — ерзать на куске брезента, поджав затекшие ноги, держа в руке обжигающе горячую жестяную кружку с кофе и пытаясь нацедить в нее сгущенные сливки из консервной банки, в которой проткнуты две дырочки! Какая роскошь сидеть на стуле, честь честью, с наслаждением вытянув ноги под столом, накрытым красивой чистой клеенкой, и наливать в кофе сливки — пусть те же самые, сгущенные, — из симпатичного белого с золотом кувшинчика! Что за дивная ветчина, какая прелесть каждая крошка этого пышного хлеба! И что за объедение, оказывается, свежий помидор — крепенький, ароматный, он затмит собою все фрукты Аравии! Яблоко любви, воистину райский плод, который надлежит вкушать в тающем полумраке под звуки тихой музыки…