Капкан для "Барбароссы"

Того, что через реку сможет переправиться бронетехника, командир полка не опасался: не получится у них этого без наведения новых мостов. Другой разговор — прячась за постройками, она сможет поддержать огнём пехоту, форсирующую Риту. Вот и вернул расчёты противотанковых ружей на позиции, как только утих артобстрел.

Так и вышло. Серые коробки с крестами, опасаясь выходить на открытое место, лупили из пулемётов и малокалиберных пушечек из-за сараев и хат, и противотанкистам пришлось немало потрудиться, чтобы отыскать эти бронированные огневые точки, а потом заставить их замолчать.

Первая атака захлебнулась, уцелевшие немцы отходили под огнём полка, и Гаврилов уже готовился к возобновлению артобстрела. Однако случилось иначе. Уцелевшая бронетехника и пехота по опушке леса сдвинулась на север, пытаясь обойти 44-й полк севернее. Но Дородных встретил их из Франополя не хуже, чем Гаврилов. Запылали танки и бронетранспортёры, а пехота начала отползать под защиту леса. Так что новый артналёт был не на Большие Радваничи, а на Франополь. И атака пехоты тоже. Причём, среди поддерживающих пехоту танков майор заметил в бинокль силуэты пары средних «четвёрок», вооружённых короткоствольными 75-мм пушками. Вспыхнули они, правда, получив по паре снарядов из «сорокопяток» ничем не хуже своих лёгкий чешских собратьев.

Третий удар, последний за день, тоже пришёлся на 84-й полк. То ли немцы посчитали оборону во Франополе более слабой, то ли наступать из леса им было удобнее.

— Устоишь, Семён Капитонович? — связался с Дородных по телефонной линии Гаврилов. — Помощь не нужна?

— Должен устоять. Но если поддержишь миномётным огнём — я слышал, у тебя «самовары» ещё сохранились — то буду очень благодарен.

А потом, когда начало смеркаться, был долгий марш через лес. Неходячих раненых везли на реквизированных у крестьян подводах, способные передвигаться самостоятельно, сцепив зубы, шли в общем строю.

«Сорокопятки», в общем-то, сохранили: две потерял Дородных и одну Гаврилов. И семь из сорока противотанковых ружей не уберегли. Но передали 125-му и 333-му полкам не только «взятые взаймы», но и по десятку сверх того: Попсуй-Шапко надо было перекрыть подходы не только с юго-запада, но и с севера, откуда немцы могли продвинуться с Варшавского шоссе просёлками.

И ещё одно облегчение: комдив распорядился перегрузить раненых на уцелевшие грузовики, и теперь полкам Гаврилова и Дородных предстояло идти к Бельску, не задерживая общий темп движения из-за медлительных подвод.

Прода от 25.05.23

37

— Сюда, сюда! — призывно поманила рукой молодая женщина, рвущая траву в огромную корзину. — Я сховаю, пока пана Зарембы нема на хуторе. Пока я тут сама… Одна… Вони́ с Владькой в поле, а поле аж за Яло́вым Грудом. Пойдём, миленький. Швыдче, швыдче!

Почему-то Виктор ей поверил и, перескочив жерди, огораживающие кусок луговины при имении, зашагал следом.

Привела она его в закуток бывшего хлева, переделанного под жильё. Сдвинула угол какого-то шкафа и приказала:

— Там ховайся. Не бойся меня. Пан Заремба не любит советских, а я не люблю немецких.

— Батрачишь у него?

— Нет. Пан Заремба — человек… Як то по-вашему? Муж моей мамы. Вмершей мамы. Ты ховайся!

За шкафом обнаружился низкий проход в какую-то крошечную каморку, попахивающую кроличьим помётом. Чистенькую, с развешенной по стенам женской одёжкой, но сохранившую былой запах. Едва Юдин протиснулся в неё, как ножки шкафа заскрипели по каменному полу, возвращаясь на прежнее место. А потом снаружи зашлёпали подошвы обувки незнакомки.

Сдаст она его немцам или какому-то пану Зарембе, не сдаст? Но если что, за его жизнь кто-то заплатит дорого: и автомат у него есть с тремя дисками патронов, и пара гранат припасена.

Сидеть взаперти до нового прихода спасительницы пришлось часа два.

— Як ты там, миленький?

— Нормально, — буркнул Виктор.

— Пан Заремба с Владькой у Пашуки уедуть, тильки завтра вертаються. Немци про нову владу з людьмы говорыть будуть. Пан Заремба хочеть, щоб Владька до полиции пойшов. Як уедуть, я тебе звольню.

Собирался хозяин хутора с каким-то неведомым Владькой не меньше часа. Потом где-то в отдалении зацокали копыта пары лошадей, а минут через десять в каморку вернулась женщина. Чем-то погремела, а потом отодвинула шкаф.

— Выходь, миленький. Поснедай трошечки.

Трошечки оказалось здоровенной глиняной кружкой прохладного молока и огромным ломтём свежеиспечённого хлеба.

Пока Виктор ел, женщина грустно глядела на него. Потом вздохнула, поднялась и объявила:

— Мне роботать треба. Почекай трошечки.

— Магда я, — объявила она, когда, наконец, закончила все дела по хозяству. — До уборной хочешь? Там, в хлеву сходи, щоб нихто тебя не побачиу. А я на стол збиру.

Говорила Магда на какой-то странной смеси польских, белорусских и русских слов, и Виктор с трудом разбирал, что она хочет сказать. Но по-русски понимала хорошо.

— А почему пан Заремба советских не любит?