Капкан для крестоносца

Свет трепещущего огонька был слабым, но и безжалостным, открыв им бледное как смерть лицо, опухшие, почти не открывающиеся глаза, нос в сгустках запекшейся крови, синяки на лбу и на шее, ожоги такие сильные, что они были покрыты волдырями и язвами. Рыцари отпрянули. Им и раньше приходилось видеть раненых: вспоротых мечами, проткнутых копьями, с раскроенными секирой черепом. Но ничто не ужасало их так и ничто не вызвало такого отвращения, как зрелище, представшее им в той венской кладовой, когда они смотрели на несчастного Арна.

– Не бойся, парень, это я, – тихо сказал Морган. – Тебе больше нечего опасаться, ты среди друзей.

Он не брался утверждать, верно ли это, но это были те слова, которые требовалось услышать мальчишке. Арн попытался открыть глаза. Не в силах разглядеть лица, он узнал голос и заплакал. Поначалу они почти ничего не могли разобрать из отрывочных фраз на немецком, прерываемых рыданиями. Когда несчастный смог наконец вспомнить что-то из своего французского, это было одно слово, повторявшееся снова и снова: «Простите… простите…»

Никогда Морган не испытывал такой ярости, такой жажды крови. Гийен, человек молчаливый, обнаружил в себе кладезь красноречия, и смачно проклял сначала тех, кто пытал Арна, затем герцога Леопольда, императора Генриха, короля Филиппа и всех австрийцев, немцев и французов, которые служат им. Морган обнял плачущего оруженосца и шептал слова утешения, сомневаясь, впрочем, что Арн их слышит.

Они не брались судить, сколько прошло времени, но вскочили на ноги, когда открылась дверь и вошли люди с факелами и мечами наголо. За стражей появились священник и слуги, которые внесли еду, одеяла, ночной горшок и еще один шипящий масляный фонарь. Клирик держался вежливо, даже участливо, но рыцари недостаточно знали латынь, чтобы понять его. Он вручил Моргану фиал с темной жидкостью и глиняный горшочек, от которого исходил запах гусиного жира, и указал на Арна. Пленники сообразили, что эти средства должны как-то облегчить страдания от ран и ожогов. Когда свет фонаря упал на лицо Арна, священник отвел взгляд и перекрестился. Когда он повернулся и направился к выходу, Морган бросил ему вслед:

– König Richard?

Клирик помедлил, печально посмотрел на валлийца, потом медленно покачал головой.

Едва австрийцы ушли, Морган и Гийен как смогли позаботились об Арне: смазали ожоги и заставили проглотить немного жидкости из сосуда. Поесть парень наотрез отказался и продолжал дрожать, хотя они и укутали его одеялами.

– Вы… вы когда-нибудь простите меня? – прошептал он, стиснув руку Моргана.

– Простить тебя? Да Ричард скорее всего возведет тебя в рыцари!

Окровавленная нижняя губа Арна затряслась.

– Он не возненавидит меня?

Товарищи уверили его, что превыше всех качеств Ричард ценит храбрость, и никто не осудит человека, сломавшегося под пыткой, и что Арну не в чем себя упрекнуть. И впервые с той минуты как его схватили на рынке, у юноши появился слабый проблеск надежды.

– Что с ним сделают? – едва слышно спросил он, и рыцари наперебой стали заверять его, что Леопольд не осмелится причинить вред королю английскому, человеку, победившему Саладина в Акре и в Яффе. Они не знали, поверил ли он им. Да и не брались сказать, верят ли в это сами.

* * *

Ричард не ожидал, что уснет, но физическое истощение взяло верх над душевными терзаниями. Следующее, что он увидел, было лицо отца Отто. Священник склонялся над кушеткой и извиняющимся тоном говорил, что короля приказано отвести к герцогу. Так Ричард усвоил еще один урок в жизни пленника: ему приходится являться по вызову человека, которого он презирает. Государь с благодарностью отметил, что капеллан принес тазик с водой и полотенце. Можно было хотя бы вымыть лицо и руки. Он подозревал, что Леопольд решил устроить зрелище для своих баронов и епископов, показав им грязного и оборванного Ричарда, как злорадно заметил сам Леопольд, имевшего вид совсем не королевский. Подобное испытание глубоко уязвляло Ричарда, но он поклялся про себя, что никто этого не узнает, и умыл холодной водой лицо, а затем наскоро перекусил парой кусков хлеба и сыра. И только затем повернулся к сгорающему от нетерпения священнику и процедил:

– Идем.

Но едва выйдя из башни, король понял, что неверно истолковал намерения Леопольда. Час был ранний, слишком ранний для сбора австрийской знати: звезды еще мерцали над головой и лишь слабый проблеск на востоке предвещал приход зари. Проследовав за капелланом на внутренний двор, он огляделся и замер как вкопанный при виде выезжающих из конюшни всадников. Эти зевающие и продирающие глаза люди были облачены в кольчуги, вооружены мечами, копьями и щитами. Латники, изготовившиеся идти на войну. Или сопровождать знатного пленника.