Капкан для крестоносца

Но тот подтолкнул короля, а епископ сделал знак писцу начинать. До этого зал гудел, но как только писец принялся вслух зачитывать предъявляемые английскому государю обвинения, повисла тишина.

Хадмар слушал внимательно и ждал паузы, чтобы переводить.

– Там сказано, что нет сомнений в воле Всевышнего наказать тебя за преступления, иначе ты не оказался бы во власти герцога Леопольда. Перечислен ряд обвинений, включая твое обращение с родичем герцога Исааком Комнином, твою жажду наживы и заносчивое поведение в Святой земле. Но самые серьезное из них – это твой союз с узурпатором Сицилийского королевства, соучастие в убийстве Конрада Монферратского и предательский сговор с сарацинским султаном Египта Саладином.

Это Ричард и ожидал услышать, поэтому кивком дал клерку Генриха знак продолжать. Следующая тирада писца получилась длинной, он несколько раз указывал на епископа Бове. Публика слушала, напряженно подавшись вперед и переводя взгляды с Ричарда на Бонифация Монферратского. Приятной наружности светловолосый мужчина лет тридцати с чем-то, Бонифаций был поразительно похож на покойного брата, поэтому Ричарду не потребовалась высказанная шепотом подсказка Хадмара.

– Тебя обвиняют, что ты признал Танкреда Сицилийского королем, прекрасно зная, что по праву кровного родства корона принадлежит супруге императора, императрице Констанции. – Хадмар старался переводить как можно подробнее, но Ричард нетерпеливо отмахнулся, торопясь узнать насчет Конрада.

– Тебя это не сильно обрадует, – предупредил рыцарь. – Сказано, что ты был заклятым врагом Конрада и делал все возможное, чтобы не дать ему стать королем Иерусалимским. А когда понял, что проиграл и его изберут вопреки твоим усилиям, нанял сарацинскую секту, называемую ассасинами, чтобы те закололи Конрада, когда тот будет проезжать по улицам Тира. После покушения один из ассасинов был убит, но другой попал в плен и признался епископу Бове и герцогу Бургундскому, что убийство было совершено по твоему заказу.

Ричард чувствовал, как его гнев начинает закипать, тлеющие угли разгораются в яркое пламя, но старался сдержать его, понимая, что ярость лишает человека осторожности. Он покачал головой, ничего не говоря. Ему припомнилось, как беспечно отмахнулся он тогда от обвинений Бове и Бургундца, наивно полагая, что в этот вздор никто не поверит.

Писец продолжал перечислять обвинения. Самое серьезное он приберег напоследок. Оно гласило, что Ричард предал своих собратьев-христиан ради безбожного, мерзкого союза с язычниками.

– Епископ Бове утверждает, что с самого дня твоего прибытия в Святую землю ты выказывал стремление к сговору с сарацинами. Сразу же затеял переговоры с Саладином. Вы с ним обменивались подарками и любезностями, как если бы ты имел дело с другим христианским государем. Ты множество раз встречался с братом султана, а однажды даже пировал в его шатре. Ты подружился с иными из эмиров Саладина и с мамлюками. Даже дерзнул возвести в рыцарское звание некоторых из них. И ты раз за разом отказывался осаждать Иерусалим. Как бы тебя ни умоляли, ты оставался тверд и сумел убедить тамошних христиан и тамплиеров в правоте своих еретических взглядов, что, мол, Иерусалим нельзя взять. Затем выяснилось, что ты состоял в тайном сговоре с Саладином, замышляя сдаться, уступить крепость Аскалон неверным и оставить Святую землю на поругание сим сынам погибели – это грех столь тяжкий, что за него ты наверняка будешь гореть в самом жарком адском пламени.

– Теперь мой черед? – спросил Ричард.

Когда Хадмар кивнул, король решительно выступил на середину зала. Тишина повисла полная, даже зловещая.

– Я родился в ранге, который делает меня ответственным лишь пред лицом всемогущего Господа. Но я не боюсь и суда людского, а выдвинутые против меня обвинения настолько ничтожны и лживы, что я с радостью воспользуюсь возможностью развенчать их. Будь человек императором, королем или рыцарем, собственная честь дорога ему в своих собственных глазах, потому как это его наследие, по которому он будет памятен потомкам. – Ричард сделал паузу и обратил взор на помост. – Поэтому когда я закончу, то, быть может, преславный император римлян захочет развеять гнусную молву, обличающую его в убийстве епископа Льежского.

Захваченный врасплох, Генрих оказался вовсе не таким невозмутимым, каким его многие считали, потому как пальцы его впились в подлокотники кресла, а лицо хоть и оставалось неподвижным, совершенно побелело. Когда их взгляды скрестились, Ричард испытал горячую волну удовольствия. Он знал, что Гогенштауфен не простит его за это, но ему было все равно. Если уж его корабль и пойдет ко дну, то, черт побери, он утонет с прибитым к мачте флагом. А еще он приободрился, когда обвел взглядом зал и заметил улыбки – улыбки эти быстро исчезали, но они были. Выходит, это тщательно подобранное собрание не так уж предано Генриху, как тот рассчитывал – даже в его числе есть люди, сомневающиеся в невиновности императора.