Капкан для пилигрима

– Не бросили, а мне оставили, – поправил строго. – Вылечить они тебя не могли, а в последний путь проводить – моя работа. Так что, давай-ка не будем людей без вины виноватить. Что могли, то и сделали. Не от каждого ещё дождёшься.

– Странный ты какой-то монах, – вздохнул мальчонка и глянул на Матвея с опаской. Странных опасаться надо, это всякий скажет.

– А ты что, много монахов видел? – усмехнулся Матвей.

– Ты первый. Да и то странный какой-то.

– Ладно, отойди подальше.

Старосте кивнул, тот подхватился торопливо, запалил чадный смолистый факел. Матвею в руки отдавать не стал, в землю воткнул, отошёл предусмотрительно. Правильно, молодец. Этак, глядишь, и поживёт ещё. И не трус, свою работу делает, хоть и страшно. А это и есть смелый человек. Кому не страшно – тех дураками кличут. Те как раз долго не живут.

Обошёл вокруг скорбного сооружения, старательно потыкал факелом со всех сторон. Гореть взялось сразу: жарко, весело, без дыма. Взметнулся в небо столб горячего воздуха, уволок с собой перепуганную мошкару, кусочки вспыхнувшей коры, трескучие искры. Матвею жаром в лицо пыхнуло так, что пришлось рукавом прикрыться, а потом и вовсе отступить. Остановился, руки перед грудью сложил и затянул плавно, громко, нараспев.

Вот и всё, конец пути, больше некуда идти.

Дальше незачем нести, тяжких дум ярмо.

Здесь, в конце твоих дорог, нет ни боли, ни тревог,

Здесь, куда дойти ты смог, тихо и светло.

Больше незачем страдать, понимания искать,

Звёзды взглядом приласкать, и в траву прилечь.

Всё забыть и всех простить, ничего не говорить,

Руку к сердцу приложить, снять печали с плеч.

Больше некуда бежать, что-то ждать иль догонять,

Больше нечего искать, всё уже с тобой.

Крылья за спиной сложить, тихо голову склонить,

Наконец глаза закрыть, и принять покой.

Выдохнул, глянул на парнишку, что к Матвееву боку всем телом прижался, вихрастую макушку ласково потрепал. А у того глазёнки на мокром месте. Губы старательно кривит, силится не плакать, да выходит плохо.

– Ты чего, малой? – удивился Матвей.

– Сам не знаю, – отозвался тот, всхлипнул осторожно. – Ведь ни слова не понял, а так отчего-то жалостливо стало.

– Так люди же умерли, – рассудил Матвей. – Чего тут весёлого? Конечно жалко.

Сам подумал: неудивительно, что Миха ничего не понял. Не на местном языке стихи писаны.

– Люди каждый день умирают, – шмыгнул носом парнишка, рукавом ветхой рубахи слезинки по лицу размазал. – А плакать почему-то после твоей молитвы захотелось.

– Значит, хорошая молитва, правильная, – заключил Матвей и глаза в сторону отвёл. В отставку собирался, специально стихи выучил. На прощальном вечере прочитать хотел: с выражением, как полагается. Кто бы знал, где пригодятся.

– Теперь мужики в лучший мир попадут? – окончательно пришёл в себя пацан, глянул на Матвея заинтересованно. Точно и не ревел только что в три ручья.

– Да откуда нам знать, куда они попадут? – удивился тот. – Наше дело отсюда их по-человечески проводить, а там… Кто что заслужил, тот то и получит. А ты что думал, малец: прочитал монах молитву, тут тебе и пропуск в лучший мир?

– А зачем она тогда? – растерялся паренёк.

– Я ж говорю – попрощаться, – степенно изрёк Матвей, совсем с монашеской ролью сжился. – А грехи замолить не получится. Грехи добрыми делами надо исправлять, а не красивыми словами. Да поторапливаться, чтобы при жизни успеть, с собой не тащить.

Мальчонка помолчал пару минут, подумал, брови насупивши. Решил что-то для себя, отошёл в сторонку и на травку уселся. Из сумы добыл мятые листочки бумаги, огрызок карандаша и принялся старательно выводить одному ему понятные закорючки. Аж язык от усердия высунул. Матвей улыбнулся. Пускай малой своими делами занимается, а ему не грех уже у старосты о благодарности поинтересоваться.

– Ну что, мил человек? – обронил солидно, с достоинством. – Справились с бедой?

– Вот уж спасибо так спасибо! – горячо выпалил староста, руки к выпуклой груди прижал. – Без тебя, божий человек, и не знали бы, как быть.

– Вы возле дороги пост круглосуточный организуйте, – взялся инструктировать Матвей и тут же голос затвердел, уверенностью налился. Преподавательский голос, поставленный.

– Пускай бдят и днём, и ночью, всех путников мимо деревни дальше отправляют. Возле дороги пару бочек с водой поставьте, да несколько корзин с сухарями. Чтобы уж точно незачем было людям к вам заходить. Ну, а там, глядишь и мор закончится. Не вечно же он длиться будет.

– Сделаем, – твёрдо заверил староста и Матвей, заглянув в его глаза, поверил. Этот сделает. Не зря людьми командует, заслужил такое право.

– Просьба у меня к тебе, – и старосту внимательным взглядом окатил. – Пацанёнка пристроить надо. Ни к чему дитё с собой таскать, сам понимаешь.

Староста смутился, плечами поник и взглядом завилял, как виноватая дворняга репейным хвостиком.

– Не принято у нас так, монах, – выдавил, наконец. – Своих сорванцов хватает, а чужого и пристроить не к кому. Обижать ведь будут, свои-то, да и наследство, опять же… И вообще.

– Прав был малой, – разочарованно протянул Матвей. – Действительно, не удастся от него избавиться.