Капкан на честного лоха

Наступил май, а вместе с ним первые оттепели. Откладывать побег дальше не имело смысла. Урманцев получил от Маргариты деньги и, не проходя промацовку конвоя, пронес их на зону. Через знакомого лепилу из зэков Урманцев сунул на лапу врачу Пьяных. Взятка по здешним понятиям весьма приличная, коновал не стал отказываться, без звука согласился поместить Климова в больницу на две, а то и все три недели. Он передал Климову через фельдшера, чтобы тот явился на осмотр с утра, перед построением.

Пьяных, не стесняясь присутствия вольнонаемного санитара, положил своего пациента на кушетку, велел приспустить штаны и задрать рубаху. Пощупав живот, Пьяных зевнул во всю пасть и объявил, что у Климова, по всей видимости, дизентерия. Придется, как это ни прискорбно, пройти обследование в стационарных условиях, отдохнуть и полечиться киселем. Климов, играя свою роль, сокрушенно покачал головой и пожаловался на невезуху: надо же, как не вовремя я заболел, в бригады план горит.

Санитар отвернулся к стене, он едва сдерживал рвущийся из горла смех. Климов и сам едва сдержался, чтобы не рассмеяться. В эту минуту ему словно черти щекотали пятки. Последнего больного то ли дизентерией, то ли пищевым отравлением Климов видел в вологодской пересыльной тюрьме. Тому парню было очень плохо, бедняга, забившись угол камеры, долго сидел в обнимку с унитазом.

Но контролеры с ним не особенно церемонились. Парня избили, а ближе к вечеру, когда он немного отошел от побоев, заставили языком слизать блевотину с унитаза и загаженного пола. Слизать всю эту кислую гадость до последней капли. И он слизывал. Блевал и снова слизывал.

На следующий день в больничку с подозрением на обострение язвенной болезни залег и Урманцев. В дневной час, когда жилая зона пустеет, рабочий кухни Гуталин доставил в палату кое-какой инструмент. Получив деньги, азербайджанец попрощался с Урманцевым и был таков.

Зонная больница располагалась в самом ветхом и самом маленьком бараке на дальней окраине жилой зоны. Пациентов на лечение сюда брали неохотно, за большие деньги, и больные, коих на зоне без счета, к Пьяных валом не валили. Все зэки знали, что лечение в больничке – это удовольствие из дорогих. Да что там больничка. Получить простое освобождение от работ, хотя бы на один день трудно без живых денег.

Трое суток Климов лежал в единственной на весь лазарет палате, вдыхал запах чистых простыней, наслаждался тишиной и покоем. На койке у окна сладко храпел второй палатный больной Урманцев, накапливая силы для побега. Ночами они пилили стену под кроватью Климова, вырезая лаз и долбя железным штырем спрессованный шлак, уложенный между внешними и внутренними досками.

К четвертой ночи все приготовления были готовы, оставалось ждать ещё два дня. Но тут начались осложнения. Сначала в единственную больничную палату поместили Цыганкова, вскрывшего себе вены в бараке усиленного режима. На другой день две пустующие койки заняли Лудник и Хомяков.

Вечером Лудник без долгих предисловий объявил, что о побеге ему все известно, поэтому они с Хомяковым оказались здесь. Шмель все-таки успел проболтаться перед смертью.

Климов закрыл глаза и замер на своей койке. «Ну, и чего вы хотите?» – голос Урманцева не дрогнул. «И ты ещё спрашиваешь? – встрял в разговор Хомяков. – Не догоняешь что ли?» Урманцев долго молчал, про себя просчитывая варианты. Но это не высшая математика: два беглеца плюс два беглеца. В итоге четыре.

Можно, конечно, в ночь побега, выбрав удобный момент, навалиться на Лудника и Хомякова, сделать из них мусор. Но как знать, чья возьмет в этой сватке? Оба мужики здоровые, жилистые, таких легко не сделаешь.

«Хорошо, – наконец, ответил Урманцев. – Теперь вы играете за нашу команду. Уходим вместе». Цыганков лежал на кровати, напряженно слушал чужой разговор и уже не притворялся больным. «И я, – вдруг сказал он. – И я с вами. И я лыжи сделаю».

…Климов заворочался на земляном полу погреба, потрогал ладонью лоб. Кажется, у него снова поднялась температура. Кожа горячая и сухая, губы покрыты кровоточащими трещинами.

Тишина, ни единого звука. В эту минуту Климову показалось, что Урманцев перестал дышать, умер. Встав на карачки, Климов подполз к Урманцеву, взял в ладонь его запястье, стал щупать пульс. Мелкая жилка билась едва-едва, слабо, с перерывами. Климов похлопал Урманцева по щеке, тот не пошевелился.

Климов влепил ему увесистую пощечину.

– Ты что, уже сдался? – прохрипел Климов. – Откинуться хочешь? Отвечай, ты сдался?

Он отвел руку назад, и снова съездил открытой ладонью по щеке Урманцева. Никакой реакции. Только в носу что-то едва слышно забулькало, кажется, снова пошла кровь.

– Не умирай, – прошептал Климов, он, не плакавший много лет, сейчас готов был разрыдаться. – Слышь, что говорю… Потерпи немного. Мне ведь не легче, черт побери. Мне самому не легче…