Капкан супружеской свободы

– Алексей! – услышал он в одном из перерывов между показами мужской, сочный, показавшийся смутно знакомым голос с типичным акцентом западного славянина. Услышал – и, обернувшись, столкнулся лицом к лицу с Анджеем Вуйчицким, режиссером отличного польского экспериментального театра, того самого, которому прочили здесь, на фестивале, шумный успех и который оказался в результате недостаточно тепло принят критиками и публикой.

Они были хорошо знакомы, много раз встречались в Москве и Варшаве, бывали друг у друга в гостях. Когда-то, лет восемь назад, Анджей даже принес Соколовскому немало хлопот, решив вдруг приударить за Ксенией, давно пленившей его непосредственной живостью характера, неподдельной свежестью и чистотой чувств и прекрасным чувством юмора. Теперь российский режиссер лишь чуть-чуть улыбнулся, вспомнив о собственной душевной смуте тех времен, о своей отчаянной ревности и о том, как смеялась Ксюша, узнав об их конфликте, едва не переросшем в серьезную ссору. «А почему не дуэль? – спрашивала она, состроив обиженную физиономию. – Неужели я не достойна того, чтобы такие паны скрестили из-за меня шпаги?! Неужели ты не заступишься за честь жены и всего своего дворянского рода, Соколовский?..»

Между тем поляк уже хлопал его по плечу, обнимая и поздравляя с удачей, и Алексей с изумлением убедился, что похвалы его как будто звучат абсолютно искренне. Это было редкостью в творческой, театральной среде, но, видно, в этот раз пан Вуйчицкий позволил себе роскошь забыть об их вечном соперничестве на ниве искусства и отнесся к нему просто как давний, хороший друг.

– Э, сколько мы времени не виделись, – говорил он, подталкивая Алексея к рядам кресел в зале и усаживая его почти насильно в одно из них. – Как у вас говорят? Сколько осеней, сколько зим…

– Сколько лет, сколько зим, – машинально поправил его Соколовский и оглянулся в поисках Лиды, потеряв ее глазами из виду. Ему хотелось вернуться к ней, однако Анджей, не слушая и не обращая внимания на торопливость приятеля, все длил и длил свой нескончаемый монолог.

– Ты молодец, молодец, Алексей. Я видел твой «Зонтик» – о, это вещь, это пьеса! Ты здорово сделал это. Ты понял сам, да? Эти парящие монологи, эта пластика, и эти касания, с ума сойти, как чувственно и в то же время невинно… Как ты добился этого, скажи? Или заслуга не твоя, а актеров, признайся, старый лис, так ведь? В конце спектакля особенно, когда идет эта игра с зонтом и эта твоя девочка… Ох, какая же девочка, пан Соколовский! Где ты взял такую актрису? Я был у тебя на Юго-Западе три года назад, и ее не было в твоей труппе, я не мог не заметить. Ее зовут Лидия, да?

– Да, да, – скороговоркой проговорил Алексей и вновь оглянулся, но так и не увидел ее. Слова Вуйчицкого не были для него в тягость, они оказались даже приятны его самолюбию режиссера и любовника, но Алексей вдруг как будто испугался чего-то, суеверное чувство захватило его, и он предпочел бы, чтобы поляк не хвалил его спектакль и его актрису с такой откровенной, неприкрытой мужской улыбкой все понимающего жуира и бонвивана. А тот вдруг резко сменил тему и со странной серьезностью, совсем иным тоном спросил:

– А как твои домашние? Как Москва, дочка?..

Он слегка запнулся и по возникшей вдруг паузе Соколовский понял, что Анджей хочет и не решается назвать другое имя. Ему сделалось смешно: почти по полтиннику мужикам, переменили за жизнь десятки постелей, а всё заикаются перед женскими именами! И, посмеиваясь над замешательством поляка, он помог ему, ощущая и здесь себя победителем:

– Ты хочешь спросить о Ксении? У нее все в порядке; все так же носится с Таткой по своим пещерам и сводит с ума молоденьких аспирантов. По-прежнему хороша и по-прежнему пользуется успехом, выпустила пару книжек, отыскала какие-то редкие минералы там, где их раньше никто не видел, и вообще – цветет!

Он нарочно решил поддразнить приятеля, уверенный, что интерес того к русской пани всегда был не более чем обыкновенным экспромтом, случайной вспышкой чувственности, всплеском симпатии скучающего иностранца к обаятельной и умной женщине. Однако тут же и пожалел о своих словах. Вуйчицкий слушал его со столь жадным интересом, с такой тоской в глазах, что Алексей с удивлением понял: он, пожалуй, заблуждается по поводу глубины и силы интереса этого красивого и талантливого поляка к собственной жене. А сама Ксения… интересно, по поводу ее насмешливого отношения к чувствам Анджея он тоже тогда заблуждался?