Капля духов в открытую рану

– Прячется, не показывается на УЗИ, – улыбнулась Ася. – Зайдете в гости?

– Ну нет, мы торопимся. А ты трогательная. Мне на экране ты нравилась и в жизни… вот тоже, – сказала Лариса просто. – Искренне желаю тебе счастья.

– Вам очень больно? – серьезно спросила Ася, которую все время терзало чувство вины.

– Нет, уже нет. Мне было уже не больно задолго до твоего появления в его жизни. Не мучай себя, – ответила Лариса.

– Это мудрость? Снисхождение? Как это назвать?

– Мама вас жалеет, – сказала вдруг девочка. – Кстати, меня зовут Ира.

– Тебе мама сама сказала, что жалеет меня, Ира? – спросила Ася.

– Сама. Она сказала: «Хорошая девчонка, всю жизнь он ей искорежит». – Ира недетским печальным взглядом посмотрела на Асю.

– Почему вы так думаете? – У Аси по позвоночнику поползли мурашки.

– Потому что ты очень похожа на меня. Такая вся… вроде броней покрыта, а на самом деле… мясо краба под панцирем, – объяснила Лариса.

Они попрощались. Ася надолго застыла в неподвижной позе, будто не могла встать с операционного стола, где ее только что прилюдно препарировали. С крабовым мясом ее еще не сравнивал никто. Она долго помнила этот разговор, но Нехорошеву почему-то ничего не рассказала. Он встречался с Ирой раз в две недели, ходил с нею по паркам, театрам, кино, но ни разу не привел домой.

– Почему бы вам не зайти вместе? Попьем чаю, съедим тортик, я с ней поиграю во что-нибудь.

– Ась, – Нехорошев болезненно морщился, – не надо быть святее Господа Бога. Не сыпь добротой, угомонись.

Он мало говорил о Ларисе с Ирой и каждый раз мучительно сдвигал складку у переносицы. Ася не совсем поняла, что же там произошло такого, после чего он несколько лет вообще боялся женщин. Она не сильно-то его узнала после той поездки в советский санаторий. Нехорошев так и остался человеком в себе, делающим шаг вперед и два назад. Каждый раз, когда свершалось что-то противоречащее его привычке, он только делал гримасу внезапной зубной боли. Асю это разъедало.

– Девочка, ну не надо стирать голубые и белые носки вместе, – морщился он.

– Андрюш, ну голубые не красятся. Не могу же весь день гонять машинку ради двух пар носков.

– Почему не можешь? Жалко машинку?

– Нет.

– Экономишь электроэнергию?

– Нет. Просто это противоречит здравому смыслу.

Ася всегда пыталась все упорядочить, выстроить в единую систему, подчинить простой и понятной логике. Нехорошев логику презирал и каждое событие рассматривал не в контексте окружающего мира, а абсолютно обособленно. Белая шерстинка, попавшая на голубой носок, вызывала у него муку.

– Зачем ты обнадежил Лося и сказал, что привлечешь его к работе? – спрашивала Ася за ужином.

– Чтобы он не трахал мне мозг.

– Но ты ему ничего не дашь?

– Он ленив и ненадежен.

– Так пошли его сразу, зачем давать надежду?

– Ася…

Самая серьезная ссора случилась в период беременности, во время подготовки программы к Девятому мая. Кто-то из руководителей канала, отдыхая в Вологодской области, услышал историю о том, как в одном оккупированном селе немцы расстреляли десятки семей вместе с детьми. На летучке было решено разработать тему и установить памятник погибшим. Ася ездила в Протуркино – деревушку недалеко от железнодорожного полотна, мимо которой, не притормаживая, неслись поезда. Встречалась с местными жителями, писала воспоминания, снимала социальный ролик с оператором Пашей Градским. Паше было далеко за шестьдесят, он безнадежно любил Асю, воплощал в жизнь любые ее идеи и бесконечно фотографировал: Ася среди берез, Ася на васильковом поле, Ася идет сквозь колосья пшеницы, Ася доит корову, Ася летит на коне, Ася на закате в рубашке, спущенной с одного плеча, Ася мечтает, Ася читает, Ася ест гамбургер. Лучшие фото в жизни Аси были сделаны Пашей Градским, и этого не мог опровергнуть даже Нехорошев. У него на столе в рамке стояла Ася сквозь блики осенней паутины, отражающая восхищенный взгляд Градского. В Протуркино Ася с Пашей ездили несколько раз на машине, трясясь по трассе и проселочным дорогам по восемь часов в одну сторону. Все это время Паша левитановским голосом рассказывал ей историю России с того момента, как он впервые взвалил на плечо камеру, заряженную кинопленкой. Войны, стройки, парады, катастрофы, юбилеи вождей Паша наблюдал в черно-белый видоискатель на протяжении десятилетий. «Мир видел историю моими глазами», – любил говорить Градский и вылавливал из своего бесконечного архива новый эпизод, неизвестные подробности, остроумные детали. Ася с удовольствием слушала, полулежа на переднем сиденье и откинув голову назад. Ее воображение раскрашивало Пашины рассказы диковинными цветами, запахами, прикосновеньями, порой такими реальными, что она вздрагивала от боли или заливалась хохотом. Периодически Пашино соло прерывали реплики водителя: «Бля-я, куда прешь!» или «Вот врешь же, Павел Аркадьич». Ася отряхивалась, приходила в себя, возвращалась в настоящее.

– Ну-с, Антон (Семен, Толян и т.д.), а вот и двухсотый километр. Остановите, батенька, проветримся, – говорил водителю Паша.