Капрал Серов: год 1757

Спать лягу. Мне ж так и не дали как следует выспаться после сегодняшней ночной гонки. Надо отдохнуть, завтра много работы.

Мужики поработали на славу. Вокруг дома были расчищены аккуратные тропинки, ровные сугробы возвышались по сторонам, и кто-то даже слепил снеговика. Наверное, Сашка. У него вечно детство играет. Сейчас, небось, ужинают с чувством выполненного долга и нагулянным аппетитом.

Захожу в дом и, стараясь быть незаметным, тихо прохожу к себе в каморку. Пока мы сюда не заселились — это был чулан. А потом Семен Петрович лично переоборудовал его в отдельную комнату для господина капрала.

А вот и он, легок на помине. Слегка навеселе, выпил с устатку. Я сажусь на свою лежанку, начинаю расстегивать замерзшими пальцами пуговицы мундира.

— Давай помогу, — говорит Семен Петрович.

В четыре руки с кафтаном и камзолом справляться сподручнее.

— А все-таки эти ночные покатушки ты зря устроил, Жора. Не в обиду говорю, а просто с высоты своей немалой жизни. Ночь — она, знаешь ли… всякое может случиться. Ну подождали бы день-два где-нибудь на почтовой станции, а потом, как метель улеглась — выступили бы посветлу. Так оно спокойней. И людей бы риску не подвергал почем зря… Я тебе так скажу. Все неприятности, которые с людьми случаются — они вот от такой молодой поспешности и горячности. Сам подумай, ну если бы конь в темноте ногу сломал? Что бы тогда делать стали?

И этот туда же.

— Спасибо тебе, Семен Петрович. Надоумил. Теперь буду знать.

— Вот то-то и оно! — довольно улыбается в седые усы старый солдат.

Он, походу, не уловил иронии. Да и пусть.

Мы вдвоем развесили мундир на вбитые в стену колышки, я аккуратно положил парик на притолоку и с наслаждением растянулся на лежанке.

— Спокойной ночи!

Дверь прикрылась. Проваливаясь в сон, я слышал доносящийся из-за стола спор. Ну да, все, как я и ожидал. Гретые на костре камни — глупость, надо было иначе. Стрельбу устраивать под Изборском — совсем капрала бес попутал. А ну как попали бы в кого? Спотыкач из кольев, что наспех соорудил Степан — тоже на дурака рассчитано, будь на месте мнимых преследователей хоть кто-нибудь поумнее — ни за что бы не вляпался. И вообще оно так не работает, надо было все совсем-совсем по-другому сделать. Хорошо хоть Степану хватило ума не влезать в спор и не оправдываться. Их там не было. А они хотели бы там оказаться. Вот и весь секрет этих многомудрых советов.

А снеговика, кстати, слепил не Сашка, а Степан. Надо же!

Глава 8

У дородного доброго молодца
            ретиво сердце испужалося.
Крепки мысли помешалися.
Ах, послышало ретиво сердце,
            ах невзгодушку великую.
Грозну службу да государеву!

Песня неспешно лилась над марширующей ротной колонной. Хорошо так, красиво, с многоголосием. Здесь люди вообще любят петь. И умеют. Правда, без какого-либо разнообразия. И за столом, и во время работы, и в походе — в большинстве своем примерно один и тот же мотив. Поют медленно, неспешно, успевая сделать на один слог два шага. Больше всего мне здешние песни напоминали старую застольную «Черный ворон». Ну этот, который «что ж ты вьешься, над моею головой!». Здесь поют примерно так же. Тягуче, раскатисто…

Большинство мужиков ведут одну вокальную линию с небольшими колебаниями вверх и вниз в пределах терции. Несколько солдат с низкими голосами дают басовую партию, а молодые парни с высокими голосами задают весь песенный колорит, украшая основную линию вокальными импровизациями, эханьем, оханьем и лихим посвистом. Особенно выделялся Сашка, который умудрялся своим звонким голосом выдавать такие трели — закачаешься!

Славная слава королевская,
того ли короля прусского.
Ах, нам слышно, подымается,
к нам в Россию он собирается.
Вы, друзья, братцы-товарищи,
вы российские солдатушки,
Не робейте, не пугайтеся, не робейте,
                                    не пугайтеся.

Сашка в азарте даже выскакивал из колонны в сторону и широко размахивал руками в такт своим вокализам. Думаю, если бы он не стоял на обочине по колено в снегу — так еще бы в пляс пустился. И ведь не думает о том, что силы зря тратит. У него, видите ли, душевный порыв!

Мы осмелимся, мы изготовимся,
и рассердимся, и освирепимся…

Текст незамысловатый. Рваный ритм стиха певцы выравнивали тем, что какие-то слоги проговаривали быстро, как бы проглатывая, а какие-то растягивали. Корявость рифмы укрывали хулиганскими выкриками. Будь здесь какой-нибудь худсовет музыкального училища времен маминой молодости — наверняка бы сказали, что классическая киношная «Эх, дубинушка, ухнем» шедевр по сравнению вот с этим вот. Но худсовета здесь не было, а были полторы сотни мерно шагающих крепких мужчин, с удовольствием поющие во весь голос.