Капсула времени

– Есть еще кое-что, что я хочу тебе рассказать. Если ты не против, конечно. Я, когда сидел в ту ночь с пистолетом и бутылкой водки, думал разное о жизни и смерти. И знаешь, я подумал, какой же я был болван. Мне жизнь или Господь Бог послали такую чудесную семью, а я взял и все сломал. Почему не слушал тебя? Зачем настаивал на том, чтобы отдать малыша в элитный интернат? Видишь ли, когда есть деньги, кажется, что все ими можно решить. Можно вылечить ребенка или устроить будущее дочки, отдав ее в престижную гимназию. Понимаешь, у меня же до вас никогда не было детей. Я тогда думал, что все решается деньгами. А потом понял, что это все пшик, раздувание щек. А настоящее – это то, что ты, Элоиза, делаешь, когда насмерть бьешься за брата или спасаешь из огня чужого ребенка. Вот это настоящее. А мы, взрослые, по сравнению с тобой, так, фальшивки. И знаешь, Лиса (и тут назвал меня Лиса, блин-трамплин), так мне горько от этого стало… так больно. Я же когда-то был на войне, знаю, что такое истина. Но я забыл об этом, покрылся слоем жира. Прости, если можешь. Теперь все будет по-другому. – Тут у него перехватило дыхание, и он отвернулся, чтобы я не видела его слез.

– Ты не врешь мне, дядя Лось? – не веря своим ушам, дрожащим голосом спросила я.

– Слово офицера!

– Дядя Лось… Я это… очень извиняюсь за котиков. Я иногда теряю контроль над собой, ничего не могу поделать. Я поработаю в «Макдоналдсе», куплю тебе новых.

– Да ерунда! Никогда они мне не нравились. Это бывшая жена собирала. Пару штук даже сам добил. Отлично хрустят!

– И еще кое-что. Помнишь, ты на новый диван жопой сел со всего размаха, и он сломался. Ты еще так расстроился, что типа жирный, бегать по утрам начал. Это мы с Васьком диван сломали. Попрыгали немного. Простишь?

Тут дядя Лось не удержался и заржал как конь. Никогда его таким веселым не видела.

И знаешь, Лео, я поверила ему. Кажется, первый раз за все время мы наконец нормально поговорили. Что-то словно изменилось во мне после взрыва, может, мозги мне отстрелило начисто. Но я вдруг увидела вещи совсем в другом свете своим одним глазом. Я где-то слышала, что камбала плавает с одним глазом, а когда взрослеет, второй глаз переползает к первому, и она видит мир уже по-другому, по-взрослому. Может, я стала камбалой? Когда с меня сняли повязку, все стало как прежде, только небольшой шрам остался под волосами, но его не видно особо. И при этом жизнь резко изменилась, я больше не чувствовала себя изгоем, адским Приплодом. Я даже стала, что ли, частью Вселенной, а не отдельной одинокой планетой, покрытой льдом. Не знаю, как это объяснить. Но мне вдруг до черта захотелось домой. И хотя я четко не представляла себе, где именно он находится, но предчувствие чего-то хорошего меня не покидало всю дорогу. В Ростове мы сели на самолет, и через несколько часов я уже была в турецкой больнице. Внутри было прохладно и пахло клубникой. Так странно, в наших больницах всегда воняет хлоркой. Дядя Лось приложил палец к губам и показал мне на дверь палаты. Глаза у него вдруг приняли просительное выражение:

– Лиса, ты это… поласковее с ней.

– Не парься, дядя Лось. Я что, дура, что ли, или враг своему брату Эммануилу?

– Какому еще Эммануилу?

– Мамзель тебе еще не сказала, что твоего сына будут звать Эммануил?

Пока дядя Лось стоял в коридоре с открытым ртом, я подмигнула ему и шмыгнула в приоткрытую дверь.

Я стояла в проеме, не в силах сделать шаг из-за паники, охватившей меня. Ноги словно приклеились к полу. Мамзель спала на больничной койке. Она сильно изменилась за то время, что я ее не видела. Ее живот был размером с огромный шар и словно упирался пупком в небо. Когда она успела так округлиться? Сразу было ясно, что скоро богатырь Эммануил задаст джазу нам всем. Из вены на руке шли прозрачные трубочки-капельницы. Все вены были в синяках, будто у самого прожженного наркомана, – врачи реально не оставили на ней живого места. Отовсюду торчали какие-то трубочки, датчики, что-то тикало и булькало. На секунду, Лео, вспомнила тебя в инвалидной коляске в больнице, когда я вытаскивала тебя покурить в тубзик за день до смерти, и у меня перехватило дыхание. Будто мне на шею накинули колючую проволоку и тащат по острым камням. Я подумала, что будет с нами всеми, если она умрет – Васьком, Лосем и Эммануилом? Мы же не сможем без нее никак. И еще подумала, Лео, что если нужна жертва, то лучше бы Господь прибрал меня тогда, когда прилетела бомба. Это было бы куда гуманнее. Я-то на фиг никому не нужна, кроме, разве что, брателлы. А Мамзель нужна нам всем как воздух.

Кровать была широкой, и я прилегла рядом с ней. Лицо Мамзели по цвету ничем не отличалось от больничной подушки. Прислони ее к стене в палате – исчезнет, растворится в белом. Как только она проснулась и увидела меня, ее большие голубые глаза налились слезами и стали похожи на два озера.

– Доченька, родная моя, – прошептала Мамзель. – Полежи со мной еще немного, пожалуйста.