Капут

Причины увлечения Изабеллы графом Галеаццо гораздо более сложны и глубоки. В стране, где общество шло к окончательному упадку и гибели, где принципы исторической, политической и социальной законности не пользовались больше авторитетом у народа, где классы, которым предназначено сохранять общественные устои, потеряли всякое уважение, в стране, которая (Изабелла чувствовала это своим безошибочным инстинктом рода Сурсоков) уже начала становиться самой большой восточной страной Запада («единственный восточный город мира, не имеющий европейского квартала» – это определение лорда Розбери с точки зрения политической Рим заслуживал больше, чем Неаполь), – в такой Италии только триумф принципов вседозволенности мог бы гарантировать мирное преодоление страшного социального кризиса, предопределенного и подготовленного войной, то есть реализацию высшего предназначения консервативных классов в периоды тяжелых социальных потрясений: спасения того, что можно спасти.

Вот от таких людей и раздался в адрес Изабеллы простодушный упрек в том, что она променяла высокую нравственность на вседозволенность. А на языке высшего света это значило, что она предпочла графа Галеаццо Чиано князю Пьемонтскому, который в глазах консервативных кругов олицетворял собой принципы нравственности, то есть законности и сохранения социального status quo, и был единственным человеком, способным гарантировать мирное преодоление кризиса в рамках конституции. Если и есть в Европе знатный и добродетельный человек, то это князь Пьемонтский, наследный принц Умберто Савойский. Его обаяние, красота и доброта, его улыбающаяся простота были именно теми качествами, которых итальянский народ ищет в своей знати. Ему не хватало некоторых других качеств, необходимых для выполнения той миссии, которую консервативные круги возлагали на него. Что же касается ума, то князь Пьемонтский обладал им в такой мере, что, по общему мнению, ему должно было его хватить. Что до чувства собственного достоинства, то было бы несправедливым отказать ему в наличии такового. Он обладал им, хотя и не совсем тем, которым, по мнению консерваторов, должен обладать в минуты опасности вельможа. На языке испуганных консерваторов выражение «чувство собственного достоинства» в приложении к родовитому человеку означает ту особую разновидность достоинства, которая обеспокоена спасением не только монархического принципа, конституционных институтов и интересов династии, но и всего того, что стоит за этим принципом, этими институтами и интересами – то есть всего социального устройства. С другой стороны, рядом с князем Пьемонтским не было человека, который разъяснил бы ему, что означает выражение «чувство собственного достоинства» для консерваторов в период тяжелого и опасного социального кризиса. Что касается княгини Пьемонтской, на которую многие возлагали большие надежды, то она была не тем человеком, с которым Изабелла могла найти понимание. В период тяжелого социального кризиса, когда не только королевское семейство с его династическими интересами, а абсолютно все втянуто в опасную игру, такая особа, как княгиня Изабелла Колонна, урожденная Сурсок, не могла допустить иного общения с княгиней Пьемонтской, кроме как основанного на равенстве сторон. Изабелла называла княгиню «фламандкой», и этот эпитет из ее едких уст вызывал в памяти образ одной из filles plantureuses, пышнотелых дев, фламандской живописи с огненными волосами, необъятными бедрами и с вялым и прожорливым ртом. Изабелла считала, что некоторые проявления в поведении княгини Пьемонтской определенно странны, по правде говоря, даже несколько неосмотрительны: ее знакомства с людьми, враждебными монархии, или даже с коммунистами, позволяли полагать, что княгиня Пьемонтская предпочитала прислушиваться к советам мужчин, более того – враждебных мужчин, а не к откровениям женщин и даже подруг. «У нее нет подруг, и она не склонна заводить их» – такой вывод сделала Изабелла, которая сильно расстроилась, но не за себя, а, разумеется, за la pauvre Flamande, бедную фламандку.