Капут

За этим столом собиралось все лучшее и худшее, что мог предложить Рим в отношении имен, манер, репутаций и нравов. Приглашения в палаццо Колонна составляли, пожалуй, предмет самых амбициозных, хотя и легко удовлетворяемых вожделений не только молодых женщин римского высшего света (уже начинали переступать фатальный порог забытые Венеры с юга, отпрыски ломбардских семейств, жительницы Пьемонта и Венеции, спустившиеся с Севера составить соперничество римским конкуренткам, и не одной удалось смешать в собственной утробе новую безродную кровь Чиано с благородной и знатной кровью семейств Т*, Ч* и Д*), но и мелких артисток «Чинечитта», римской киностудии, к которым в последнее время как бы из-за некоторой совершенно прустовской утомленности или из-за кажущейся нужды в искренности, казалось, все больше тянуло графа Чиано.

С каждым днем увеличивалось количество «вдов Галеаццо», как называли тех наивных фавориток, впавших в немилость у легко воспламенявшегося и очень легко утомлявшегося как в делах государственных, так и в делах любовных графа Чиано, которые приходили излить свои слезы, свои признания и свою ревность на грудь Изабеллы. В назначенный день три раза в неделю между тремя и пятью пополудни Изабелла принимала «вдов Галеаццо», этот день окрестили «вдовьим днем». Она встречала «вдовиц» с распростертыми объятиями и улыбкой, словно поздравляя с тем, что им удалось избежать некоей опасности или некоей неожиданной удачи; казалось, она испытывала необычайную радость, единственное в своем роде удовольствие, болезненное, почти физическое наслаждение, когда вплетала свой несколько визгливый смех и слова неизмеримой радости в слезы и плач бедных «вдовиц», в которых было больше злобы, унижения и гнева, чем искреннего горя и глубокой любовной муки. Это были мгновения, когда злой гений Изабеллы, ее гений интриг и иллюзий взмывал к благородным высотам подлинного искусства, свободной игры, бескорыстной, почти невинной безнравственности: она смеялась, шутила, становилась жалостливой и плакала, но всегда с искрящимися радостью и удовольствием глазами, как бы проникаясь таинственной мстительностью за слезы гнева и унижений тех бедняжек. В искусстве этой игры Изабеллы materiam superabat opus[429]. Сокровенная тайна Изабеллы, которую недоброе любопытство Вечного города уже столько лет напрасно пыталось разгадать и выведать, могла быть раскрыта в такой момент чьим-то нескромным глазом, если бы патетичная сцена триумфа Изабеллы и «вдовьего» унижения потерпела стороннего наблюдателя; однако того немногого, что просачивалось из признаний какой-нибудь «вдовы», удивленной и озадаченной странной радостью Изабеллы, было вполне достаточно, чтобы пролить разоблачительный свет, мутный и сентиментальный, на таинственную натуру несчастной Изабеллы.

С каждым днем все более сгущалась вокруг Галеаццо и его элегантного и раболепного двора атмосфера безразличия, презрения и ненависти, определяющая, пожалуй, моральный климат всей несчастной Италии тех дней. Может быть, в определенные моменты и сама Изабелла чувствовала, как темнеет вокруг нее неясный горизонт, но она не видела того, чего не хотела видеть, целиком погруженная в свои химерические надежды, в построения своей благородной интриги, которая должна была дать Италии возможность преодолеть страшное, неизбежное испытание поражением и, как новой Андромеде, броситься искать спасения в любовных объятиях английского Персея. Все постепенно рушилось вокруг нее, и граф Чиано с каждым днем все более усугублял положение своими тщеславными выходками, своим непониманием реальной ситуации в стране, подтверждая тем самым то, что она (возможно, только она одна) уже давно поняла: влияние Галеаццо в Италии – ничтожно, в политике он играет исключительно формальную, декоративную роль. Однако все это еще не могло посеять в ее душе горечь и недоверие, раскрыть ей глаза, подтолкнуть к осознанию своей фатальной ошибки, все это приводило лишь ко все более глубокому погружению в великолепную иллюзию и давало новые основания для гордости за Чиано. Галеаццо – человек завтрашнего дня, и какое имело значение, если он не был человеком дня сегодняшнего? Изабелла была единственной, кто еще верил в него. Этот милый богам молодой человек, человек, которого щедрые и завистливые боги с избытком одарили удивительными качествами и еще более удивительным везением, однажды мог бы спасти Италию, он мог бы сквозь языки пламени пронести ее на руках к безопасному и щедрому лону Англии. В эту свою апостольскую миссию Изабелла вложила огонь Флоры Макдональд[430].