Капут

Четыре месяца назад, в июне, когда итальянские и немецкие войска по приказу Роммеля подошли скорым маршем к Эль-Аламейну и, казалось, должны с минуты на минуту войти в Александрию и Каир, Муссолини в форме маршала империи в спешке вылетел на египетский фронт, везя в своем багаже знаменитый «меч Ислама», которым несколько лет назад его торжественно одарил Итало Бальбо, губернатор Ливии. В свиту Муссолини входил также губернатор Египта, которого дуче должен был с великой помпой ввести в эту должность в Каире. Губернатором Египта был назначен Серафино Маццолини, бывший посол Италии в Египте, он тоже в великой спешке отбыл самолетом в Эль-Аламейн в сопровождении целой армии секретарей, машинисток, переводчиков, экспертов по арабским вопросам и блестящего генерального штаба, уже переполненного ругающимися, кусающими друг друга и оглушающими ливийскую пустыню шумом своих ревнивых и капризных жалоб любовниками, мужьями, братьями и кузенами фавориток Галеаццо Чиано и несколькими гордыми и меланхоличными, уже впавшими в немилость любовниками Эдды. Ливийская война, говорил Анфузо, не приносила счастья фаворитам гаремов Эдды и Галеаццо: всякий раз, когда англичанам удавалось продвинуться по пустыне вперед, кто-нибудь из этих придворных персонажей попадал к ним в плен. Тем временем поступавшие из Эль-Аламейна новости дали нетерпеливому Муссолини возможность совершить триумфальное вступление в Александрию и Каир, за что разозлившийся Роммель отказывался принять его. «Зачем он явился сюда? – говорил Роммель. – Кто его послал?» Уставший ждать Муссолини шагал взад-вперед перед бедным губернатором Египта, онемевшим и бледным. В Риме еще кровоточили и саднили раны у тщеславных придворных палаццо Киджи и палаццо Колонна после назначения губернатором Египта Серафино Маццолини, и главным вопросом для многих было не завоевание Египта, а то, как помешать Серафино Маццолини заполучить Каир. Тогда все верили в англичан. Сам Чиано, хотя и по другим причинам, не был доволен тем, как шли дела, и выставлял напоказ свою ироничную недоверчивость. «Ах, вот как! В Каир!» – восклицал он, имея в виду, что Муссолини никогда туда не попадет. Но в сущности, единственным приятным фактом для Галеаццо на фоне многих неприятностей в те победные для Эль-Аламейна дни был, по словам Анфузо, отъезд Муссолини из Рима хотя бы на несколько дней: «наконец-то он не будет надоедать».

– Отношения между Чиано и Муссолини, – заметил я, – не кажутся очень уж хорошими даже сегодня, по крайней мере так говорят в Стокгольме.

– Il souhaite peut-^etre `a son beau-p`ere quelque petite d'efaite[434], – сказал Анфузо, подражая марсельскому акценту.

– Vous n’allez pas pr'etendre que la guerre, pour eux, n’est qu’une questione de m'enage[435], – сказала Анна Мария.

– H'elas! – воскликнул Филиппо, глубоко вздохнув и подняв свои красивые глаза вверх.

– У Сиприен сегодня скучающий вид, – сказала Жоржетт.

– Сиприен слишком остроумна, – сказал Анфузо, – чтобы находить Галеаццо интересным.

– В сущности, это верно: Галеаццо, если разобраться, скучный человек, – сказала Анна Мария.

– Je le trouve, au contraire, tr`es spirituel et tr`es amusant[436], – сказал князь Отто фон Бисмарк.

– Он, без сомнения, значительно более интересен, чем фон Риббентроп, – сказал Филиппо. – Знаете, что говорит фон Риббентроп о Галеаццо?

– Naturellement, – сказал обеспокоенным голосом Отто фон Бисамрк.

– Non, vous ne le savez pas, – сказала Анна Мария. – Racontez donc[437], Филиппо.

– Фон Риббентроп говорит, что Галеаццо был бы великим министром иностранных дел, если бы не занимался внешней политикой.

– Для министра иностранных дел, – сказал я, – нужно признать, он занимается ею совсем немного. Его ошибка в том, что он слишком много занимается политикой внутренней.

– Совершенно верно, – сказал Анфузо, – он только этим и занимается с утра до вечера. Его приемная стала филиалом министерства внутренних дел и управления фашистской партии.

– Назначение префекта или федерального секретаря, – сказал один из двух секретарей министерства иностранных дел, – его больше волнует, чем назначение посла.

– Мути был его ставленником, – добавил второй.

– А теперь они ненавидят друг друга до смерти, – сказал Анфузо. – Полагаю, их отношения испортились после назначения графа Маджистрати послом в Софию.

– А при чем здесь Мути? – спросил фон Бисмарк.

– Чиано занимался внутренней политикой, а Мути – политикой внешней, – ответил Филиппо.

– Галеаццо – странный человек, – сказал я, – он тешит себя иллюзией, что популярен в Америке и Англии.

– Это еще что, – сказал Анфузо, – он считает себя очень популярным и в Италии!

– Si ca lui fait plaisir[438], – сказал фон Бисмарк.

– Moi, je l’aime beaucoup[439], – сказала Анна Мария.

– Si vous croyez que cela changera le cours de la guerre![440] – сказал Анфузо, смешавшись и покраснев.

Анна Мария улыбнулась и посмотрела на Анфузо:

– Vous aussi vous l’aimez beaucoup, n’est-ce pas, Filippo?[441]