Капут

– Je l’aime beaucoup, naturellement, mais `a quoi cela sert-il? Si j’'etais sa m`ere je tremblerais pour lui[442], – сказал Анфузо.

– Pourquoi ne tremblez-vous pas pour lui, si vous l’aimez?[443] – спрсила Анна Мария.

– Je n’ai pas le temps. Je suis trop occup'e `a trembler pour moi-m^eme[444].

– Да что с вами со всеми сегодня? – сказала Лавиния. – Может, это война вас сделала такими нервными?

– Война? – переспросил Анфузо. – Какая война? Людям плевать на войну. Вы видели плакаты, развешенные по приказу Муссолини на всех стенах и заборах?

Везде висели большие трехцветные плакаты, на которых огромными буквами было написано: «Мы воюем».

– Он правильно сделал, напомнив нам об этом, – добавил Анфузо, – потому что все уже забыли о войне.

– L’'etat d’esprit du peuple italien dans cette guerre est vraiment tr`es curieux[445], – сказал князь Отто фон Бисмарк.

– Я задаюсь вопросом, – сказал Анфузо, – на кого свалил бы ответственность Муссолини, если дела на войне пошли бы плохо?

– На итальянский народ, – сказал я.

– Нет, Муссолини никогда не сваливает ответственность на многие головы. Ему нужна только одна голова. Одна из тех, что словно нарочно создана для таких вещей. Он свалил бы все на Галеаццо. Если нет, то что ему тогда здесь делать, Галеаццо? Муссолини держит его только для этого. Посмотрите на его голову, разве она не для этого создана?

Все обратили взгляды на графа Чиано, на его круглую, слегка припухшую, немного крупноватую голову.

– Un peu trop grande pour son ^age[446], – сказал Анфузо.

– Vous ^etes insupportable, Filippo[447], – сказала Анна Мари.

– Я считал, что ты дружишь с Галеаццо, – сказал я Анфузо.

– У Галеаццо нет друзей, и они ему не нужны. Он не знает, что с ними делать. Он презирает их и обращается с ними как с лакеями, – сказал Филиппо, потом со смехом добавил: – Ему достаточно дружбы с Муссолини.

– Mussolini l’aime beaucoup, n’est-ce pas?[448] – сказала Жоржетт.

– Oh, oui, beaucoup![449] – сказал Анфузо. – В феврале 1941 года во время злополучной греческой кампании Галеаццо поручил мне позвонить в Бари обсудить министерские дела. Это был очень тяжелый для Чиано момент. В то время он был подполковником, командовал эскадрильей бомбардировщиков, что базировалась на аэродроме в Палезе под Бари. Муссолини его очень раздражал, он называл его «упрямцем». В те дни у Муссолини была встреча в Бордигере с Франко и Серрано Суньером. Галеаццо в последний момент, уже стоящему с чемоданом в руках, было приказано остаться дома. Он сказал мне: «Муссолини меня ненавидит». В тот же вечер Эдда позвонила ему и сказала, что их старший сын Фабрицио тяжело заболел. Известие глубоко взволновало Галеаццо. Он расплакался, потом сказал мне: «Он ненавидит меня, ничего не поделаешь, он меня ненавидит, – затем добавил: – Он всегда не любил меня, этот человек».

– Не любил? – сказала, смеясь, Лавиния. – О Боже, как мужчины самонадеянны!

– Если не ошибаюсь, Галеаццо тогда чуть не подал в отставку, – сказала Джанна.

– Галеаццо никогда не уйдет добровольно, – сказал Анфузо. – Он слишком любит власть. Il couche аvec son fauteuil de ministre, comme avec une ma^itresse. Со своим министерским портфелем он ложится в постель, как с любовницей. Он дрожит от страха при мысли, что его в любой момент вышвырнут вон.

– В те дни в Бари, – сказал я, – у Галеаццо была еще одна причина бояться. Именно в те дни на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини меморандум Гиммлера против Галеаццо.

– А не был ли этот меморандум направлен скорее против Изабеллы Колонны? – сказала Анна Мария.

– Qu’en savez-vous?[450] – спросил ее Отто фон Бисмарк с легким беспокойством в голосе.

– Tout Rome en a parl'e pendant un mois[451], – ответила Анна Мария.