Кара

Рука ее сама собой потянулась к телефону. Быстро кое-что выяснив, она решила действовать решительно. Отпрашиваться было не у кого, а потому, оставив самовольно боевой пост, Астахова заангажировала частника и через полчаса уже стояла перед обшарпанными дверями, рядом с которыми значилось безрадостное: «Детский дом-интернат».

Пахло здесь карболкой, обреченностью и бедой, а визит Таисии Фридриховны ни у кого удивления не вызвал:

— Вы насчет Криулиной? — И.о. заведующей, морщинистая ложная брюнетка, мельком взглянув на подполковничью ксиву, вздохнула и указала на пустующий стол: — Так ведь вроде бы суд был уже, восемь лет ей дали…

— Да нет, Бог с ней, с Криулиной. — Подполковница посмотрела на притулившийся в углу холодильник «ЗИС» — Господи, сколько же ему лет — и, не спрашиваясь, уселась на продранный стул. — Меня интересует ваш бывший воспитанник, Михаил Васильевич Берсеньев.

— Ах вот оно что… — Морщинистая тетка поднялась из-за стола и, оказавшись вдобавок ко всему колченогой, неловко пошагала к дверям. — Подождите, пойду узнаю насчет ключа. А то ведь он был на связке у бухгалтерши, ее ведь тоже того… — И, сделав неопределенный жест рукой, она захромала по коридору.

На стене негромко тикали часы, украшенные выцветшей надписью: «Пятьдесят лет Октябрю»; в углу на разъехавшихся ножках скособочилась огнеопасная «Радуга». Оценив убожество обстановки, Астахова вздохнула: «Какое все серое, будто из прожитой жизни». Наконец ключ отыскался, и, двинувшись за колченогой главнокомандующей следом, Таисия Фридриховна скоро очутилась в подвале, было в котором тепло и сыро. Под ногами весело плескалась водичка, пахло крысами. Миновав ржавые залежи кроватей, поверх которых прели свернутые рулонами матрацы, морщинистая наследница Сусания остановилась у железного стеллажа:

— Какой, говорите, год выпуска-то?

Ловко справившись с узлом, она разворошила стопку папок и, пригнувшись к одной из них, близоруко сощурилась:

— Вот он Берсеньев Михаил Васильевич собственной персоной. Если хотите, идите наверх, там светлее.

— Ничего, мне недолго. — Астахова придвинулась к тускло мерцавшей из-под толстого слоя пыли лампочке и принялась шуршать листами. Ага, вот, в годовалом возрасте после смерти родителей Мишаню отправила в детский дом его бабушка по причине невозможности ухода. А проживала старушка по набережной Робеспьера, дом такой-то. — Спасибо большое. — Таисия Фридриховна вернула папку исполняющей обязанности и вдруг почувствовала горячее желание убраться отсюда побыстрее. — Не провожайте, я сама.

Энергично шагая, она выбралась в коридор, хлопнула входной дверью и уже на улице сама у себя спросила: «Кто может вырасти в таком гадюшнике?» Ответ был очевиден. Погрузившись в троллейбус, подполковница с полчаса наблюдала, как вечерняя мгла постепенно опускается на улицы города, затем вспыхнувшие фонари разогнали ее, и, основательно размяв ноги, Астахова свернула с набережной в небольшой, весьма приличный с виду двор.

Поднявшись на третий этаж, она остановилась перед массивной дверью, украшенной добрым десятком звонков. Не обнаружив ни одного, связанного с семейством Берсеньевых, нажала на первый попавшийся. Было слышно, как в глубине квартиры загудело, затем раздались тяжелые шаги, и низкий женский голос поинтересовался:

— Надо кого?

— Открывайте, милиция. — Подполковница засветила перед глазком уголок своей ксивы, щелкнул замок, и она очутилась в длинном, теряющемся в полумраке коридоре.

Перед ней стояла одетая в теплый стеганый халат настоящая русская красавица — румяно-широкоплечая, весьма похожая на изваяние девушки с веслом. Глянув на ее мощный бюст, Астахова улыбнулась:

— Скажите, а что, Берсеньевы не живут здесь больше?

— Ох, не знаю я, — красавица повела под халатом могучим бедром и наморщила несколько широковатый нос, — мы с супружником, почитай, всего с неделю как приехамши. У Пантюховых вам справиться надо, особливо у дедка ихнего — уж такой пердун замшелый, того и гляди дуба врежет. Ну, извиняйте. — Красавица ткнула пальчиком в направлении соседской двери и лебедью белой поплыла к супругу, а подполковница, дивясь, направилась по указанному адресу.

Семен Борисович Пантюхов действительно был стар, почитай, девятый десяток разменял, однако с ним Астаховой пообщаться не довелось.

Дело в том, что сын его, Егор Семенович, тоже хорошо помнил Берсеньевых. Будучи с женой людьми хлебосольными, он усадил подполковницу за стол, рассказав за чаем нижеследующее.