Кара

Однако спокойно поужинать Юрию Павловичу не пришлось. Когда он уже доедал вкуснейшие, замечательно приготовленные котлеты из молодого барашка с зеленью, халдей со скучающим видом внезапно приволок бутылку хорошего бренди, равнодушно при этом пояснив:

— Презент, от той дамы, — и кивнул острым подбородком в сторону стола, где сдержанно веселились в ожидании своей судьбы две скромные труженицы бензоколонки с бриллиантовыми семафорами в ушах.

По правилам хорошего тона полагалось послать что-нибудь в ответ, но, догадавшись сразу, что спокойно съесть шашлык из осетрины по-астрахански ему не дадут, Савельев мощным усилием проглотил кусок баранины и поднял глаза на официанта:

— Скажите ей спасибо.

Юрий Павлович не ошибся — вскоре он услышал хрипловато-волнующий женский голос над своим ухом:

— Возражать не будете? — и напротив него за столом расположилась, к слову сказать, недурная тридцатилетняя матрона истинно рубенсовских форм — всего везде у нее было предостаточно. — Знаете, кого вы напоминаете мне? — Красавица томно взглянула на ликвидатора и почему-то сглотнула слюну. — Александра Сергеевича Пушкина, ну, если бы он был блондином. Эти волнительные бакенбарды, эти белокурые волосы… — Она окинула фальшивую растительность на физиономии Савельева таким взглядом, что тот понял сразу: поэзия была тут совершенно ни при чем.

Словом, пришлось Савельеву волочь искусительницу к себе в номер, и, чтобы не дай Бог в порыве страсти не смогла она нарушить его профессорскую внешность, общался ликвидатор с ней сурово, по-спартански — со спины.

«Ну и дура». Наконец-то пронзительные выкрики, перемежаемые страстными стонами, а также уверениями в истинно глубоких чувствах, смолкли, и Юрию Павловичу от своей новой знакомой удалось отвязаться. Глянув вслед таксомотору, увозившему ее в промозглую мглу осенней ночи, он почувствовал несказанное облегчение. Не дожидаясь лифта, Савельев весело взбежал по ступенькам к себе на этаж — до чего же утомительна эта глупая женская суета.

После гостьи в комнате стоял густой, горьковато-приторный запах «Пуазона». Открыв форточку пошире, чтобы все до последней детали остались в прошлом, Юрий Павлович содрал камуфляж с черепа и пошел под душ. Монотонно, словно дождь за окнами, забарабанили по плечам горячие водяные струи, события дня сразу же начали отодвигаться куда-то далеко-далеко. Чувствуя, что засыпает, Савельев пошлепал босыми ногами к кровати. «Почему все казенное белье пахнет одинаково — болотиной?» — привыкнув спать без подушки, он швырнул ее на кресло, расслабился, вытянулся во всю длину на своем жалобно заскрипевшем ложе, однако, открыв глаза от некстати набежавшего воспоминания, вдруг понял, что сон пропал напрочь. В темноте осенней ночи, усиленной плотными шторами на гостиничном окне, было видно, что маленький камешек на материнском перстне светился ясно различимым гнойно-красным цветом, подобно глазу какого-то неведомого хищного зверя.

Глава одиннадцатая

Не поленившись, Савельев поднялся с кровати, включил свет и принялся рассматривать материнский подарок вблизи. Кольцо как кольцо, ничего особенного, сделано, как видно, из железа, и, хмыкнув: «Вот, не было печали», он потянулся за своей профессорской тростью.

Повернув ее массивную костяную рукоять от себя на пол-оборота, Юрий Павлович вытянул из деревянных ножен отлично сбалансированный клинок, легкая погибь которого позволяла не только колоть, но и наносить секущие удары, а сталь и заточка были таковы, что легко, как кусок сахара, оружие перерубало без вреда для себя положенный плашмя гвоздь-двухсотку.

«Ладно, посмотрим». — Савельев крепко прижал перстень к отточенному металлу, однако шилоподобное острие оказалось не в силах оставить на поверхности кольца даже малейший след. Все дело закончилось тем, что ликвидатор здорово распорол себе палец, туго замотал его оторванной от простыни полосой и снова улегся в постель. Тяжелый день наконец взял свое, и Юрий Павлович быстро уснул, но назвать это сном можно было едва ли.

Он внезапно ощутил жаркое дыхание хамсина — сухого, горячего, как лучи бога Ра, юго-восточного ветра и, выплюнув хрустевший на зубах песок, вдруг понял, что сделался невидимым. Совсем рядом от него промчались две колесницы. Не обратив на Савельева ни малейшего внимания, возницы натянули поводья неподалеку от алебастрово-белого изваяния Сфинкса.

Судя по богатым украшениям и стати коня, тот, чья кожа носила медно-красный оттенок, был знатным эрпатом, однако, приблизившись, Юрий Павлович заметил на его голове диадему, украшенную Уреем, и понял, что лицезреет фараона. Второй возница, иссиня-черный негр, своим наголо обритым черепом напоминал простого жреца, но на груди его висела золотая цепь наподобие царской, а разговаривал он с владыкой Египта без тени подобострастия, даже не меняя положения головы.