Кара

Ребята из убойного отдела были явно не «февральские» и врубились сразу, что из автомата стреляли, естественно, не по памятнику, а в находившихся рядом с ним. Стало быть, сразу возникал вопрос: уж не из близких ли кто пришел проведать могилку усопшей, а заодно ухлопал двух молодцов с «калашами»? Не мешкая начали «копать» под покойную, и результаты оказались удивительными. Хоронили ее, как выяснилось, с двух заходов. В первый раз гробовозка вместе со всеми присутствующими по невыясненным причинам взорвалась, а то символическое, что осталось от мертвого тела, уже на следующий день предали земле. Сразу же бешеными темпами началось воздвижение памятника, как видно, кто-то изрядно подогрел кладбищенских деятелей. Причем кто именно, не установить, потому что плативший за все активист из похоронного бюро вечером после стрельбы был найден в парадной со сломанной шеей. Хотя налицо корыстный мотив, навряд ли это являлось простым совпадением. Из близких родственников покойная имела только сына, который, по словам соседей, прибыл на похороны из Москвы, а когда в первопрестольной сынком поинтересовались, то снова открылись вещи удивительные: как раз накануне отъезда квартиру свою он продал, и тут же она вместе с работником агентства недвижимости взорвалась.

Словом, странная нарисовалась ситуация, непонятная совершенно: информации много, а конкретного с гулькин хрен. Не лохи ведь трудились в убойном отделе — там хорошо понимали, что после взрыва гробовозки не должно было остаться живых близких родственников у покойной. Вот и получалось, что шмаляли у ее памятника люди ей троюродные, а версия изначальная доблестно накрылась женским половым органом.

Выслушала все это подполковница внимательно, понимающе кивнула и, похлопав начальство из убойного по плечу — ничего, Саня, все будет елочкой, — от внезапно пришедшей в голову мысли второй стакан вишневого чая пить не стала, а направилась звонить на работу вечно невезучей с мужиками Бондаренко.

— Катерина, — голос Таисии Фридриховны прямо-таки вибрировал от переполнявшей ее энергии, — скажи-ка, девонька, а фотография этого твоего Мишани есть у тебя?

Получив ответ утвердительный, она не терпящим возражения тоном приказала дожидаться ее неподалеку от «мечты импотента» — стеллы у Московского вокзала — и, повесив трубку, двинулась по мраморной лестнице вниз, на кормобазу.

К вечеру пошел сильный снег. Не сразу отыскав на привокзальной площади среди запорошенного автомобильного скопища красную «пятерку», подполковница отряхнула белые погоны с плеч и уселась в машину рядом с Катей. Выглядела та неважно — бледная, с подглазинами. Посмотрев на подругу язвительно, Таисия Фридриховна усмехнулась:

— У тебя, я вижу, была ночь любви?

— Я тебе потом расскажу. — Резко щелкнула зажигалка, и, услышав, как яростно затрещала прикуриваемая сигарета, подполковница удивленно приподняла бровь: знала отлично, что Катя уже лет десять как завязала.

— Ладно, заяц, поехали. — Она тронула водительницу за плечо и улыбнулась. — Здесь недалеко, катись на Первую Советскую.

— Ну что за погода, ни черта не видно. — Вытащив из-под сиденья веник, Катя живо снежную стихию одолела, включила поворотник и потихоньку начала вливаться в плотный транспортный поток.

Проезжую часть чистить никто и не думал. Когда наконец вырулили с Суворовского направо, подполковница быстро сориентировалась на местности и махнула рукой:

— Тормози, Катерина, приехали вроде.

Подождала, пока водительница заглушит двигатель, и, сделав равнодушное лицо, щелкнула пальцами:

— Портрет любимого принесла?

После приключений сегодняшней ночи Катиной душой всецело владела какая-то апатия. Даже не поинтересовавшись, какого рожна подружке надобно, она раскрыла сумочку и, закурив еще одну сигарету, торжественно вручила Таисии Фридриховне берсеньевское фото. На нем он был такой хорошенький — прямо-таки воплощение мужского идеала для тех дам, кому за тридцать. Внимательно на красавца ангорского посмотрев, подполковница презрительно фыркнула:

— Фу-ты, пакость какая.

Глухо хлопнули в снежной пелене закрываемые двери, следом за ними вякнула сигнализация. Еще раз глянув на номер дома, Таисия Фридриховна кивнула головой в сторону сплошь ржавых, искореженных ворот:

— Вот туда.

Оказавшись в узком, проходном дворе, где на запорошенных снегом мусорных баках располагались коты-неудачники, Катя сразу ощутила грусть, смешанную с ностальгией по золотым временам града Петрова. Ах, как хорошо здесь, наверное, было раньше, когда искореженные нынче ворота запирались на ночь, звонкоголосая жизнь била ключом, а важный дворник с блестевшей на солнце бляхой гонял линявших от полиции революционеров. А что сейчас — скучно, грязно как в болоте, лишь редкий перебравший «Жигулевского» прохожий забредет сюда помочиться, да из-за обшарпанных стен слышатся матерные стоны зашедших в классовый тупик пролетариев. Под какой же откос ты катишься, паровоз жизни?