Кара-курт

Андрей спросил об этом старшину.

— Жена Фаиза сказала, — ответил Галиев. — Приходила к ней старуха Сюргуль вроде бы за солью, говорит: по всем аулам о нашем Варене' молва пошла. Муллы, какие где остались, охрипли — так аллаха славят: неверный, мол, капыр, в истинную веру перешел, мусульманином стал.

— Да-а... — протянул Самохин. — Наделал дел...

— С Варене'й что сделаете? — поинтересовался Галиев.

— Наказать его следует. Но этим займутся сами комсомольцы. Надо только проверить, кто на случае с Варене'й политику строит, в теще ли все дело или есть кто посерьезнее?

— Но ведь, товарищ старший политрук, — словно испытывая Самохина, сказал Галиев, — Вареня' у нас вольнонаемный, мусульманство принял не по убеждению, а по принуждению. Может, с ним так жестко и не надо?

— А в комсомольской организации он тоже вольнонаемный? Устав не для него писан? По-вашему, он и католичество вправе принять, а там его и римским папой изберут?

Галиеву эта мысль понравилась.

— А что, товарищ старший политрук, — сказал он, — из нашего Варени' добрый римский папа выйдет. Зато все будут говорить: «На Даугане вырос».

— Вот именно. Честь и хвала замполиту и старшине, — закончил его мысль Самохин. — Скажите лучше, как этого мусульманина найти?

— Очень просто, товарищ старший политрук. Пойдете по улице, увидите с левой стороны побеленную мелом кибитку и такой же белый дувал. На дувале Вареня' украинских петухов намалевал. Живописец!

Раздумывая о возможных последствиях столь необычного шага новоявленного переводчика, Самохин медленно шел по улице, присматриваясь к дувалам. Новое местожительство Варени он заметил издали: на побеленном мелом глинобитном заборе по обе стороны калитки были действительно намалеваны украинские рушники с развеселыми красными петухами. Видимо, против такого добавления к внешнему виду своего жилья хозяева дома не возражали.

Андрей постучал в калитку. Открыла пожилая туркменка в национальной одежде — халате темно-красных тонов. Из-под халата видны доходившие до щиколоток такие же темно-красные узкие штаны, искусно расшитые узорами. На голове накидка, рот закрывает платок-яшмак, глаза смотрят пытливо.

— Салям, баджи, — поздоровался Андрей. — Здесь живет переводчик Вареня'?

— Кто? — спросила туркменка и, догадавшись, о ком идет речь, закивала головой, жестом приглашая Самохина войти. Еще с порога Андрей услышал в доме знакомый голос старшего лейтенанта Кайманова.

Самохин откинул занавеску и, по обычаю сняв в коридорчике сапоги, в одних носках вошел в комнату.

У двери, тоже в одних носках, стоял Яков, разговаривая с молодой красавицей туркменкой, как догадался Самохин, женой Варени' Юлдуз.

«Что говорить, — подумал Андрей, — ради своей суженой Вареня' мог бы и не на такие жертвы пойти...»

Сквозь смуглый цвет лица Юлдуз проступал жаркий румянец. Черные живые глаза, изогнутые брови, белые ровные зубы, блеснувшие в улыбке румяных губ (яшмак не закрывал ее рта). Да! Вареню' можно было понять... Но вместе с тем он, безусловно, заслуживал и наказания.

Юлдуз жестом пригласила начальников в комнату, оставив мужчин одних, с неподдельной грацией поклонилась и вышла.

Обычно резкий и решительный, Кайманов выглядел сейчас сбитым с толку. Увидев Самохина, он только руками развел:

— Ну что ты с ним будешь делать! А? Судить ведь сукиного сына надо, а по конституции имеет право свободы вероисповедания... Черт-те что! Да и здесь мы никакие не начальники, просто гости. Гость обязан уважать обычай хозяев.

Приход Андрея явно обрадовал Якова: дескать, ты замполит, ты и расхлебывай, мусульманство как раз по твоей части...

Андрей был согласен с Яковом, что надо быть весьма осмотрительным: оскорбить чем-то веру значило потерять доверие местного населения, потерпеть политический провал. Но и так оставлять дело нельзя. Пусть новобранец, пусть вольнонаемный, но, хорошенькая история — мусульманин с комсомольским билетом в кармане! А что можно предпринять сейчас? Немедленно?

Решив действовать по обстановке, оба вошли в комнату к Варене'.

Пол сплошь устлан коврами. Ковры на стенах, в углу помост, на помосте — гора подушек, там, очевидно, постели, накрытые одеялом. Посередине простенка разрисованный красным орнаментом сундук. Справа окно. Недалеко от входа железная печка, в открытую конфорку опущена тунча, в тунче кипит чай. Вареня' лежит на самом почетном месте, обложенный подушками, укрытый простыней, в руках какая-то книга. Санинструктор Скуратович только что закончил перевязку, закрывает санитарную сумку, ворчит вполголоса: «Черт тебя догадал, не сам придумал...»

Увидев вошедших офицеров, принял стойку «смирно»:

— Разрешите доложить... Произвел перевязку... Только я за этого варвара отвечать не буду. Мало ему того, что натворил, еще и лечить не дает! Полюбуйтесь на него! Коран читает!

— Я тэбэ сюды не звав, лэчить нэ просыв. Яка кныга мени сподобаеться, таку и читаю, — отозвался из-под простыни Вареня'. — Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Здоровеньки булы, товарыщ старший политрук!