Кара-курт

— Очень, хорошо, джан Ашир, — сказал Андрей. — Спасибо тебе, что так быстро все сделал. — Самохин отлично знал, что кроме таких, как Ашир, по всем аулам были разосланы специальные агитаторы политотдела — приглашать людей на той, но очень важно было, чтобы в ответственную минуту разговор с соотечественниками повел именно Ашир.

— Нам не надо искать, — продолжал Самохин, — кто на тое будет говорить. Лучше всех скажешь ты: ты очень хорошо все понял. Значит, с твоих слов и другие все хорошо поймут.

— Боюсь я, джан горбан, — честно признался Ашир. — Так боюсь, спать не могу, все думаю. Начну перед людьми говорить, а какой-такой шайтан в меня и стрельнет. Был Ашир — нет Ашира. Убили, не успел и рот открыть.

— Кто ж стрельнет? — возразил Андрей. — Вокруг все свои друзья будут.

— Мало ли кто? Курбаши Клычхан по всем аулам своих людей разослал. Они такое дело затеяли, тоже дремать не будут...

В словах Ашира была святая правда. Клычхан и Фаратхан дремать не будут. И вместе с тем необходимо, чтобы на тое выступил именно Ашир. Времени на подготовку другого оратора не осталось. Кроме того, Ашир действительно все очень хорошо понял и может сыграть серьезную роль во всем, что задумано.

Рассматривая намеченного ими кандидата на такое ответственное дело, Андрей заметил у него на шее тонкий шнурок, уходивший в открытый вырез рубахи. На шнурке — маленькая ладанка — высушенный и выдолбленный внутри кабачок, размером меньше куриного яйца. Из кабачка торчит скатанная трубочкой бумажка.

Мгновенная догадка осенила Андрея. В считанные секунды он догадался, как убедить Ашира в его собственных силах и неприкосновенности. Но убеждать надо было незаметно, исподволь.

— Скажи мне, Ашир, — спросил Самохин, — что у тебя на шее висит?

— Ай-дога, — не задумываясь, ответил Ашир. — Мулла за мешок угля дал.

— А зачем тебе эта ай-дога?

— Кто ее носит — пуля не берет. Мулла сказал: «Советы пришли, всех будут стрелять. Ай-дога тебя от пули спасет».

Ашир смутился, сообразив, что сболтнул лишнее. Самохин рассмеялся.

— Ай, Ашир, Ашир, — сказал он, — теперь ты сам видишь, какая надежная у тебя защита от пули, а ты выступать боишься.

— Не смейся, джан горбан, — ответил Ашир. — Когда б выступал не я, а мешок с углем — стреляй, не жалко. Ашир — не мешок с углем. Так просто умирать никто не хочет. Может, еще какое-такое хорошее дело сделать смогу.

— Ладно, Ашир, — согласился Андрей, — умирать нам и правда ни к чему. Хочешь — носи свою ай-дога, хочешь — сними ее, дело твое, толку от нее, конечно, мало... Давай, сейчас отдыхай, там тебе матрац, подушку дадут. Спи. Утром поедем вместе в аул Фаратхана. Там поговорим...

Оставив Ашира одного, Самохин вернулся в дежурную комнату и еще некоторое время обдумывал принятое решение. Сказать о нем он не мог никому. Тем более — старшему лейтенанту Кайманову. За Кара-Кушем и без того охотятся.

Сидя за столом, Андрей опустил голову на здоровую руку, на несколько минут забылся крепким, тяжелым сном.

Проснулся, разбуженный приехавшим Яковом, которого тут же вызвали к телефону.

Сулейманов доложил:

— Товарищ старший политрук, в комендатуру прибыла целая делегация.

Самохин одернул гимнастерку, поправил фуражку, вышел на крыльцо.

С такой миссией, как разъяснение советской политики жителям Ирана, ему приходилось выступать не впервые. Если бы это была только пропагандистская поездка, дело обстояло бы куда проще, но направлялись они с Каймановым в аул Фаратхана — не последней фигуры в далеко зашедшей борьбе. Это от него пришли в комендатуру столь великолепные гонцы.

Представители местного владыки и впрямь выглядели празднично. Все в новых халатах, расшитых тесьмой, в шапках, вязанных из верблюжьей шерсти, некоторые в шляпах, европейских костюмах. Упитанные физиономии, белые, не знающие работы руки...

— Салям! Коп-коп салям! — приветствовали делегаты.

— Салям алейкум! — ответил Андрей.

Вокруг — заискивающие взгляды, сладкие улыбки. Только у стоящего поодаль бедняка лицо сосредоточенное и встревоженное. Сегодня он с сотнями и даже тысячами таких же бедняков держит, может быть, самый серьезный за всю свою жизнь экзамен.

На крыльцо комендатуры вышел и Яков Кайманов.

— Ох-хо-хо-хо-хо! — таким веселым возгласом приветствовал он делегацию. Казалось, большей радости не может испытать человек, увидев старых друзей. — Ай, салям, салям, яш-улы Клочкомбек, — продолжал Яков, обращаясь к старейшему. — Коп-коп салям! Заходите, заходите! Сейчас чайку попьем и поедем к вам в аул, будем разговаривать. А! Ашир! Салям алейкум, Ашир! — обратился он к бедняку, стоявшему в стороне. — Что же ты стоишь там? Иди, дорогой! Мы у тебя чай пили, теперь ты иди, у нас попьешь...

Но Ашир отступил подальше в тень и энергично замотал головой, показывая, что не пойдет, в то же время делал знаки Кайманову, чтобы тот подошел. Яков обернулся к Самохину:

— Проводи гостей в дом, Андрей Петрович. Пропустив мимо себя всю делегацию, Андрей оглянулся и увидел, как внимательно слушал Кайманов Ашира, говорившего что-то взволнованно и быстро.