Карабах – горы зовут нас

— Как бомбят, вы, что на переднем крае?

— Нет, так война же господин Президент. В трубке снова наступила пауза. Казалось, что связь прервалась, но полковник по-прежнему не мог позволить себе положить трубку рации, молчал.

— Я надеюсь на вас, верю в мужество людей, передайте мои слова вашим офицерам и солдатам. Докладывайте мне обстановку каждые два часа. В случаи прорыва противника, немедленно — услышал он распоряжение Президент и только после этого положил трубку.

Вздох облегчения прошелся по всему телу. Полковник хотел присесть, но стула под ним не оказалось, его отбросило ударной волной, не удержавшись на ногах, он рухнул на пол. Старший лейтенант, не дав полковнику опомниться, протянул трубку рации, — Имаят, 2-ой Тертеровский батальон, кажется, они отступают.

Услышав слово «отступают» полковник рванулся вперед всем телом, подскочил и буквально выхватил их рук радиста трубку. Пока слушал комбата, параллельно приказал вызвать Рафика Гусейнова, начальника артиллерии 703-й бригады.

Бои принимали ожесточенный характер. Отовсюду сыпались доклады, просьбы, мольба о помощи, но полковник крепко держал нити боя в своих руках и умело управлял войсками. Слушая эфир, звуки боя, прекрасно ориентировался в обстановке, не позволяя никому сбить его с этого ритма.

Все смешалось в едино — доклады о первых погибших, о первых раненых, кровь, слезы, просьбы, но ясно было одно, первый день, самый тяжелый день, войска выдержали с честью, не позволив противнику прорвать передний край обороны.

После полудня, накал боя постепенно стал стихать. Противник, огрызаясь, медленно откатывался на свои позиции, понимая, что с ходу прорвать линию обороны им не удалось и теперь придется решать, как быть дальше.

Смеркалось. Вершины гор окрасились заревом заката, будто там начинался лесной пожар. В отблеске заката полковник, впервые оглядел комнату. По всюду валялись осколки битого стекла, штукатурки. Перекошенная книжная полка, навалилась на стену, рассыпав по всюду книги по полу. Легкий ветерок шелестел страницами книг, пытался загнать в угол, упавшую со стены и порванную репродукцию знаменитой картины Шишкина «Утро в сосновом бору».

Он устало откинулся на спинку стула, стал разворачивать бинты, повязанные неумелой рукой солдата-радиста, поверх рукава гимнастерки. Бинты слиплись, и было больно отдирать их, но он, стиснув зубы, продолжал разматывать запекшийся клубок. Откуда-то принесли и зажгли настольную лампу.

С шумом в комнату, вошел начальник госпиталя полковник Курбанов, за ним сухощавый капитан с медицинской сумкой через плечо. Осторожно ступая по разбитым стеклам, они подошли к столу.

— Наверно Нурятдин вызвал, — догадался полковник, так как тот несколько раз просил об этом, но всегда получал отрицательный ответ. И вот улучив минуту, вызвал медиков.

— Это, что же такое вы допускаете, господин командующий, — с порога заговорил Начмед фронта, потрясая седой головой. Он был уже немолодой офицер, лет 56-ти, имеющий огромный опыт трех войн, в Анголе, Сирии и Афганистане. По национальности он был табасаранец, и всегда, то ли в шутку, то ли вполне серьезно говорил, что на войне не получил ни одной царапины потому, что табасаранцы, как нация, занесена в красную книжку АЛЛАХА и тот не позволяет врагам убивать такого отважного человека как Курбанов.

Многим его шутка нравилась, и по этому Гурбан Джамалович, так звали полковника, часто ее рассказывал сослуживцам. Пройдя к столу, начмед сам стал осторожно разворачивать засохшие бинты на руке командующего. Осмотрев руку, он приказал помощнику подготовить все необходимое для обработки раны. Сделав обезболивающий укол, врач, промыл рану спиртом, затем, сделав небольшой надрез, пинцетом извлек осколок стекла. Зашил рану и наложил тугую повязку. Гурбан Джамалович при этом не уставал сетовать на то, что приходится работать в таких антисанитарных условиях. Грозился доложить министру обороны, если командующий будет и впредь пренебрегать своим здоровьем. Полковник не слушал начмеда, продолжая анализировать обстановку с передовой по поступающейся информации, о чем ему докладывал Нуратдин.

Сделав свое дело, и получив разрешение прибыть утром и сделать перевязку, медики ушли, оставив командующего одного на КП.

С рассветом артиллерийский обстрел позиций по всей линии обороны возобновился еще с большей силой. Противник, одновременно по трем направлениям перешел в наступление, стремясь лобовыми атаками опрокинуть обороняющиеся войска. Однако упорство и мужество солдат и офицеров фронта не позволили ему достичь намеченных планов.

Все смешалось в едином кошмаре. В бессильной злобе, противник ночи на пролет обстреливал зажигательными снарядами населенные пункты по всему фронту. Некоторые жители, не выдержав ночных кошмаров, стали покидать насиженные места. Это еще больше обострило обстановку. Прибывающие пополнения не выдерживали напряжения и ночами стали покидать позиции. Массового дезертирства не было, но предпосылки к этому уже назревали.