Карач-Мурза

Недели полторы спустя зашел было Иван Васильевич в другой раз, но проклятый Кошка как учуял,– Вельяминов в одну дверь, а он в другую, и снова не дал говорить. Оставалось ждать терпеливо, пока дело само покажет, куда поскакал гонец Вельяминова и что из того получилось. Все же надежда на то, что его скоро выручат, теперь была,– Михаила Александрович подбодрился и стал отругиваться от уговаривающих с прежним подъемом.

Но текли дни и недели, а все оставалось по-старому, пленник снова начал впадать в уныние. В этот день, едва он, проснувшись, открыл глаза и увидел над собой потолок ненавистной Гавшиной горницы, – темной хмарой наползла на него тоска, которая еще усилилась после ранней обедни, когда, выходя из крестовой палаты князь вдруг осмыслил, что нынче, горячо молясь о своем избавлении, он просил Бога о совершении чуда.

«Ужели и впрямь не осталось мне на что надеяться кроме как на чудо?» – почти с отчаяньем подумал он и возвратился к себе в горницу мрачный и подавленный, впервые за все время не получив от молитвы никакого облегчения.

Сын боярский Афанасий Коробов, сидевший у открытого окна и от скуки вырезывавший из липового чурбачка замысловатый ковшик,– заслышав шаги, поднял голову и глянул на вошедшего князя.

Михаила Александрович, которому в ту пору шел уже тридцать шестой год, был, как и все Тверские князя ростом высок и собою дороден. Красивое, обычно приветливое лицо его было сейчас зло и хмуро, а в серых глазах клубилась такая тоска, что у боярского сына, боготворившего своего государя, сжалось сердце.

– Помолился, княже?– спросил он, надеясь вовлечь князя в разговор и как-нибудь подбодрить его. При веселом, общительном характере Михаилы Александровича прежде это удавалось ему без особого труда.

– Помолился, Афоня,– безразличным голосом ответил князь.

– Ну, вот и ладно! Господь твою молитву услышит беспременно. Он тя не покинет! Ты только крепче верь в Его милость, да и сам не поддавайся кручине.

– Легко сказать! Второй месяц уже в плену досиживаем…

– Второй месяц! Да нешто это много? Иные и годы сидели. Да ведь и не в татарской неволе томимся: держат нас тут неплохо и харч дают важный.

– Утешил хворого золотой постелью,– невесело усмехнулся князь.

– А что? Все лучше, нежели сидеть в яме, в железах либо в колодках. Могло быть и так.

– Погоди, может, еще и в яму посадят. От Москвы всего ожидать возможно… Сколько крови-то на ней нашей, тверской!

– За ту кровь она Богу заплатит, княже. А ныне не те времена. Вот увидишь: заставят Дмитрея нас ослобонить.

– Я и сам того ждал. Да когда оно будет-то? Должно, когда черт помрет, а он еще и хворать не начал…

Коробов открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в этот миг дверь чуть слышно скрипнула, и на пороге выросла стройная фигура боярина Вельяминова. Обежав горницу глазами и убедившись, что в ней нет посторонних, он быстро подошел к Михаиле Александровичу вплотную и не переводя Духа негромко сказал:

– Знай, княже: ныне поутру прибыл ханский посол к Дмитрею Ивановичу. Я его давно ждал, ибо как только тебя схватили,– тотчас отправил к хану гонца с упреждением и молил не оставить тебя в беде.

– Спаси тебя Христос, Иван Васильевич! А хан Абдал-лах…

– Я не к Абдаллаху посылал, а к Азизу, княже. Абдаллах и Мамай с Дмитреем сейчас хороши и могли взять его сторону. А хану Азизу давно дань Москвой не плачена, и он поди, рад будет такому случаю. К тому же он, кажись, ныне сильней.

– Ну и что ж тот посол?

– Посла велено поставить на Посольском дворе, и когда его князь великий примет, того не знаю. Опасаюсь я одного, что Дмитрей да митрополит сумеют как-либо татарина улестить али наплетут ему на тебя такого, что он их действа одобрит. Сам ведаешь, святитель наш на таких делах съел.

– Как же быть-то теперь? – забеспокоился Михаила Александрович. – Ты бы не мог, боярин, с тем послом свидеться либо кого подослать к нему?

– Коли случай будет, вестимо, не премину. Только навряд ли то удастся: Дмитрей наказал своим людям с ханского посла глаз не спускать и тотчас доводить ему – куда он пойдет, что станет смотреть и с кем общаться. А меня Кошка, по всему видать, тоже кой в чем уже уподозрил. Потому и тороплюсь обсказать тебе все, покуда он не нанюхал моего следа.

– Что же мне делать-то?

– Ты жди. Ежели мне с послом говорить удастся, я тебя упрежу, приду сюда сам. Хоть и не один буду, но ты знай: показался я,– стало быть, все ладно. А коли до третьего дня меня не увидишь, подымай шум и требуй, чтобы тебе самому дозволили говорить с ханским послом. Перед тем за день попросись погулять в саду, ходи поближе к тыну и, после скажешь, что слыхал, как по ту сторону прохожие о приезде посла промеж собою говорили.

– Ладно, сделаю. Только нешто они дозволят?

– Опробовать все одно надобно. Может, и испужаются, когда станет им ведомо, что ты о приезде посла знаешь.

– А кто посол-то?