Карамель (СИ)

— Меня переживет, — отшучиваюсь я, но выходит достаточно горький юмор.

— Я позвонила нашему поставщику, меня попросили передать, что к завтрашнему дню ваш заказ будет готов.

— Давайте добавим в заказ еще тумбу из дуба, — выдумываю я — с простым желанием пробыть здесь еще немного, послушать незатейливые сказки только открытого для меня создания, попытаться впитать жизнь с оробевших зеленых листьев, падающих в корзину и под ноги проходящим мимо.

Продавщица хочет сказать мне что-то про дорогое удовольствие из-за поднятых недавно цен на продукцию из дерева, но я обрываю ее неубедительные речи простым словосочетанием, которое чаще всего варьируется в беседах между членами нашей семьи. «Счет Голдман», Да-да, запишите на счет Голдман. Девушка улыбается, понимая, кто я и моя семья, тут же стеснительно прячет уголки губ, поджимая их и пытаясь подкусить острыми белыми зубами, а я уточняю параметры, говоря, что бы те были равны параметрам террариума. Девушка вновь исчезает за шторой.

Я гляжу на змею: она шипит, голова ее — точенная, скользящая — прячется в листве, выглядывает из нее вновь и так снова и снова; она плавает на дереве — настоящем, в чем сомнений более нет.

Мне остается только ждать.

Осматриваюсь еще раз. В темном углу, до которого я не дошла, замечаю детскую кроватку и пеленальный столик — такие же были и в нашем доме; годы назад. Может, мне кажется? Двигаюсь по направлению — и вправду детская кровать. Заглядываю в нее и вижу звереныша: он поднимает свою маленькую голову — с ладонь — и смотрит на меня черными глазами — пуговицами; крохотными вселенными. Котенок — мурчит — робкий и несмышленый, цветом моих пепельных волос, весь усыпан коричневыми пятнами — где-то светлее, где-то темнее; длинный хвост приподнимается и падает на бок, черный кончик как кисточка вырисовывает в воздухе петлю. Я склоняюсь над кроваткой и вспоминаю про визитку, спешу достать ее и гляжу: хищные глаза — один в один, вселенная поглощает вселенную. Не могу не отметить, что оригинал куда более притягателен. Котенок скалится, острые клыки вздымаются под розоватыми припухлыми губами — мне хочется взять его на руки, красота очаровывает.

— Это гепард. — Опять появляется продавщица. — Дикий. Его отлучили от родителей сразу же после рождения. Те сейчас в лаборатории.

Животные отныне сами по себе; никто не следит за ними, не взращивает, не поддерживает — они сами по себе; они заключены в своих первичных оболочках, в наших инородных мирах и выживают, как только могут.

— Раньше на этом месте — внизу — был зоопарк, — рассказывает девушка — она вскользь пробирается между стеллажами и оказывается рядом со мной. — Дядя моего прадедушки смог спасти некоторые виды животных, после чего открыл питомник. Город строился, рос, рос, животных приходилось постепенно отдавать в лаборатории. Дядя не хотел того, но все происходило в принудительной форме — не отдаете, забираем силой и утилизируем, — с волнением в голосе роняет рассказчица — она проникается этой историей сполна и, кажется, вновь ощущает всю несправедливость властей. — Дядя согласился, иного выбора не имелось. Саят — уже не знал ни воли, ни земли. Совсем недавно в лабораториях решили, что, возможно, родители Саята не смогут воспитывать его, и гепарда отдали мне — через знакомых. В память о моей семье.

— Почему родители не смогут воспитывать его? — спрашиваю я.

Маленькие карамельные уши прижимаются к голове, котенок игриво падает на бок и лапами вскользь толкает меня, маленькие когти царапают протянутую ладонь, но я не млею пред ним — он прекрасен и добр.

— Все хотят жить. Иногда ценой других.

«Иногда ценой родных», мысленно добавляю я. Его бы просто загрызли — посему я выбрала сторону хищников, нападающих, уродливых и крикливых, опасных, тех, перед кем пресмыкаются и преклоняются — идолы без идеальности.

— Значит, — я протягиваю руку к зверенышу вновь, любуюсь им, улыбаюсь, — Саят.

Он хватается своими плюшевыми лапами за меня, коготки мягко касаются кожи.

— Можно? — прошу я взять его на руки.

Фантастика! Прошу…

— С вами он не раздражителен, — улыбается продавщица. — Берите. К нам редко кто заходит, но обыкновенно Саят очень негативно относится к посетителям.

— Саят, — повторяю я, смотря в бездонные глаза моего котенка. — Ты удивительный, Саят.

На мордочке у него иссиня-черная полоса; надбровные дуги выведены песочными линиями, полукруглые уши пригибаются к точенной голове, когда он слышит наши голоса по очереди. Саят пытается вырваться, запрокидывает голову, но не скалится, не рычит, не пытается прикусить; я расслабляю руки, однако больше он не спешит оставить меня — стоило дать лишь немного свободы.

— Он не терпит людей Нового Мира. — Продавщица поджимает губы, поняв, что взболтнула нечто лишнее, но продолжает — я на ее слова нервно отстраняюсь. — Может, вам необходимо что-нибудь еще, мисс Голдман?

Я усмехаюсь ее резкой смене темы, оговорке и стыдливого взгляда, молча просящего прощения.

— Что подскажете вы? — спокойно отвечаю я.