Я отвечаю, что недалеко — позади нас.
— Все-таки выходи, — говорит он и, не давая мне задать встречный вопрос, добавляет: — давай я первый.
Серафим открывает дверь, выскальзывает из салона автомобиля и хватается за край вагона широкими ладонями, после чего перелезает на ровную поверхность — я отмечаю его ловкость и пластичность движений. Юноша смотрит на меня и кивает, созывает за собой — мои глаза падают на Острог; умерщвляющую тишь и нескладную наготу — все уродство, изгнанное из Уродливого Нового Мира собрало в себе то место.
Я — с опаской провалиться во тьму — пересаживаюсь на водительское кресло, с трудом тяну за собой длинный подол платья и протягиваю правую руку в сторону юноши. Он склоняется ко мне в ответ, легко касается пальцами — вскользь; поезд дергается, и машину сносит. Скрежет от петлей, цепляющихся друг за друга, грохот клапанов, которые рвутся под машиной, и мой визг, который ускользает следом.
Серафим обхватывает холодную от ужаса ладонь моей руки, что-то кричит и затаскивает меня целиком, уронив подле себя. Я приземляюсь на колени, вмиг отбив их, и испуганно оглядываюсь через плечо — машина отправляется в Острог. Сбитое дыхание и такие же мысли утверждают моей голове, что я могла отправиться следом и что мне даже нужно было отправиться следом.
— Быстрей, — подгоняет юноша, прихватывает меня за локти и помогает поспешно подняться.
Я не успеваю принять происходящее — тащусь следом.
Мы бежим по крышам вагонов, плоские каблуки обеих пар туфель стучат по глухому толстому металлу, мы движемся к торговым рядам; отец пролетает над нами — мимо. Волна воздуха, спустившаяся с десятка метров, чуть не сбивает; я удерживаюсь на ногах, присев и схватившись руками за торчащие из люка вагона крюки. Мы торопимся к лавкам — работающие там люди с недоумением оглядываются, охрана при входе выдвигается следом, а я понимаю, что более шевелить ногами и руками в этом платье не могу — оно стягивает меня и стягивается само, отчего приходится вечно поправляться силиконовые бретельки и вырез на пояснице. Сбавляю шаг, признав очередное свое поражение и беззаботно приняв мысль о скорой кончине.
— Закрывай ворота! — кричит некто. — Посторонние у склада!
Между двумя домами впереди — уродливых, лысых, грязно-белых — опускается решетка. Ставни ее содрогаются и верещат — я понимаю, что не успею, и оттого толкаю со всей оставшейся силой Серафима, бегущего плечом к плечу ко мне, в сторону. Он заваливается за решетку, быстро оборачивается и наблюдает за тем, как ставни приземляются в бетонную плиту, оставляя меня не на той стороне.
— Карамель, стой, — улыбается Серафим и хватает меня за руку между тонкими спицами решетки, — отчаянная… я всегда это знал. — Руки его нежатся с моими — я недолго стою почти вплотную, смотрю на него, жду указаний, совета — голова не может работать самостоятельно, находясь ниже уровня поверхности. Он делает комплимент? — уродливый, я признаю это, и меня слегка отталкивает. — Слушай меня, Карамель, — продолжает юноша. — Ты пойдешь со мной, ясно? Дай охране подойти поближе, я схвачу и задержу их. Двое всего… Мы найдем способ, и ты переберешься ко мне.
Он дергает решетку на себя и рычит, осматривается и испускается рев вновь, повторяя и повторяя то, что вытащит меня, несмотря ни на что.
— Уходи! — с одышкой выдаю я. — Не в этот раз, мы оба понимаем. Все хорошо!
— Я обещал спасти тебя, я спасу.
Смотрю через плечо — не могу позволить охране схватить его. А могу ли позволить схватить себя? Вырываю пальцы из сжатой ладони Серафима и отхожу.
— Делай так, как я говорю, эй, — пытается переубедить меня он. — Вернись. Иди ко мне! Карамель, вернись. Давай по плану, эй, слышишь меня? По плану!
— Начни составлять новый, — шепчу я и бездумно кидаюсь в сторону.