Карамельные сны

При этих словах Попов вздрогнул всем телом и уставился на Гонопольскую. Она выдержала его взгляд, не дрогнув ни единым мускулом, и только холодная улыбка не сходила с ее полных, сильно накрашенных губ.

— Не могу поверить, что ты говоришь со мной в таком тоне, — заметил он.

— Тебе еще во многое придется поверить, дорогой мой. Например, в то, что меня нельзя убивать. Так и скажи тому ублюдку, которому ты заплатил за мою жизнь. Если со мной что-нибудь случится, то коричневая папка со скандальными бумажками появится на свет гораздо раньше, чем тебе бы этого захотелось!

Часа два спустя все было кончено. Члены совета подавляющим большинством (при одном голосе «против») проголосовали за предложенные моей клиенткой изменения. Из зала заседаний она выходила не только главным акционером, но и генеральным директором компании с неограниченными полномочиями.

Возле кабинета Гонопольского — то есть бывшего его кабинета, а теперь, получается, своего собственного — Марина остановилась и сказала:

— Зайдем на минуточку. Я еще ни разу не была здесь с тех пор, как убили Макса…

Мы вошли в просторное помещение-«предбанник», где стояло несколько модерновых кресел, письменный стол с компьютером и стеллажи, доверху наполненные папками. Навстречу нам из-за стола выскочила молоденькая и услужливая, как новобранец, девушка в белой блузке и синей юбке. Темные волосы у нее были собраны в скучный пучок, а тоненькая фигурка и большие очки делали ее похожей на стрекозу, невесть как прижившуюся в этом скучном канцелярском царстве.

— Сделайте нам чаю, пожалуйста. И по возможности с бутербродами, — сказала Марина на ходу.

— Чай с лимоном? И с сахаром? — пискнула девчушка.

Гонопольская кивнула и, не останавливаясь, прошла в не менее просторный, уставленный кожаной мебелью кабинет покойного мужа. Здесь она села в кресло за его столом и сразу как-то погрустнела, осунулась, словно из самоуверенной бизнес-леди вдруг выпустили воздух.

Я поняла, что она вспомнила о муже. И отошла в сторону, чтобы не мешать ей грустить, а заодно также и поплотнее повернуть полоски жалюзи на окнах. Конечно, маловероятно, чтобы кто-то, кого мы еще не знаем, стал стрелять даже в бронированные окна кабинета, расположенного на двенадцатом этаже здания банка. Но «на бога надейся, а сам не плошай», говорил мне мой комвзвода майор Сидоров.

Девушка-стрекоза, неслышно ступая, вошла с подносом, на котором стояли две чашки и тарелка с бутербродами, и поставила его перед по-прежнему молчаливой Мариной. Та как будто ничего и не заметила.

Секретарша вышла. А я, чувствуя разыгравшийся аппетит, подхватила одну из чашек, бутерброд и вышла в приемную. Хотелось задать стрекозе несколько занимавших меня вопросов.

— Вы давно здесь работаете?

Девушка оторвала взгляд от монитора компьютера, подняла голову. За дымчатыми стеклами очков я совсем не видела ее глаз, но была уверена, что она смотрит на меня с опаской и сама бы рада задать парочку вопросов, да только не решается это сделать.

— Нет, я всего три месяца, — ответила она. — То есть всего три месяца на этом месте. Меня из секретарей в референты перевели и новое рабочее место определили, когда… — она запнулась, — когда Егор Андреич решил, что…

— Понятно. Когда господин Попов решил, что может занимать кабинет погибшего партнера, — докончила я за нее. — Ведь раньше вы были его секретаршей?

Девушка кивнула и еще ниже склонилась над клавиатурой.

— А куда же делась прежняя секретарь генерального директора — Муза Платоновна? Я слышала, она долго не могла найти работу?

— Да… Она… Она долго не могла. Ее никто не хотел брать.

— Почему?

Стрекоза еле заметно пожала плечами:

— Муза Платоновна хороший секретарь. Но она старая, — прошептала она еле слышно. — Ей, наверное, уже за пятьдесят. Наши менеджеры хотят, чтобы в приемной сидели девушки… попредставительнее… Так сейчас везде принято. И для бизнеса лучше, и вообще… — секретарь неопределенно приподняла брови.

Вот-вот. Именно это мне и не давало покоя с самого начала! Как только я узнала, что первым свидетелем гибели Максима Гонопольского была его секретарша Муза Платоновна, и что на голове у этой Музы была допотопная «хала», и что фигурой она напоминала бегемотиху на выпасе, и что голос, манеры и возраст — все было не в ее пользу, то сразу же задалась мыслью: а почему? Почему в наше время, когда большие, средние и мелкие начальники одинаково предпочитают держать у себя в приемной секретарш не старше двадцати пяти лет, обязательно стройных и обязательно похожих на девочек-школьниц в коротких юбочках и нежных, чуть-чуть «намекающих» полупрозрачных блузках, — у Максима Гонопольского в помощницах ходила неуклюжая и некрасивая пенсионерка?

Можете убить меня на месте, но для этого он должен был иметь особые причины!

— Где она сейчас?

— Кто?!

— Муза Платоновна. Ее уволили?

— Сначала да… А потом Егор Андреич распорядился принять обратно. Но не на прежнюю должность, а так… Она теперь в архиве сидит, в подвале. Принимает списанные бумаги и старые дела.

Хм? Спрятали от посторонних глаз важную свидетельницу?