Карантин

«У меня есть девушка, – думаю снова. – Моя девушка – Келси». За все годы моих фантазий и мечтаний о том, как Келси станет моей девушкой, я всегда представлял, как прошу ее об этом в какой-то величественной, вдохновляющей, романтической манере. Воображал, что другие девушки будут завидовать нашему первому свиданию, а парни – досадовать, что сами не додумались до такого.

Моя любимая идея свидания – смотреть фейерверки с колеса обозрения на Кони-Айленде. Наша маленькая кабинка мягко качалась бы в прохладном ночном воздухе. В своих фантазиях я преодолеваю страх высоты и обнимаю ее за плечи, чтобы согреть. Мы сходим с колеса обозрения вместе, и моя рука остается у нее на плече. Потом я выигрываю для нее мягкого мишку на аттракционах, и она смеется над какой-то моей шуткой.

Почему я вообще хотел расстаться с Келси?

Завтра позову ее на свидание на Кони-Айленд после карантина… Иногда я забываю, что не останусь в больнице навсегда, что вернусь в школу, в Бруклин, и все это станет полузабытым воспоминанием. Вроде похорон отца. Не помню, с кем говорил, что ел, в каком костюме был, не помню ничего из того, что чувствовал во время службы. Единственное, что я помню, – я не плакал.

Но, в отличие от похорон отца, забывать детали карантина мне не хочется. Я готов помнить каждую проверку жизненных показателей, каждое полуночное пробуждение, если с ними навсегда останутся воспоминания о Флоре.

Выглядываю из окна в коридор, вижу спящую Флору и откладываю это воспоминание, аккуратно сохраняя его в уголке, который точно станет для меня особенным.

62. Флора

Просыпаюсь сама, а не потому, что кто-то меня будит, и это приятное ощущение. Шевелю пальцами ног, рук, и осознание, что после этого мне не хочется снова заснуть, вселяет в меня чувство всемогущества. Вытягиваю руки над головой, затем смотрю на часы. Восемь тридцать семь утра. Такими темпами к восьми тридцати семи вечера смогу горы свернуть.

Входит Джои, и я улыбаюсь ему.

– Привет, – говорит он. Кажется, он рад меня видеть, и его радость заставляет меня снова шевелить пальцами рук и ног. Он садится на край моей койки, и я остро осознаю, как близко мои ноги к его заднице. Кажется, Джои не считает меня ядовитой. Поднимаю взгляд на его лицо и вижу, что он наблюдает за мной.

Чувствую, что слегка краснею, и вдруг осознаю, какие у меня сейчас волосы, как я выгляжу. Надеюсь, костюм химзащиты блокирует хоть часть моей вони изо рта.

– К тебе и вправду возвращается румянец, – говорит он.

Я киваю. Кажется, горло вполне способно выдержать разговор, но я не доверяю словам, которые могут сорваться с губ.

– Давай проверю показатели.

Он меряет мою температуру, пульс и кровяное давление.

Хмурится на термометр и говорит:

– Это действительно интересно. – Но, кажется, он общается скорее сам с собой, чем со мной, и делает какие-то записи в планшете.

– Интересно? – наконец с некоторым усилием спрашиваю я. Удивительно, что горло до сих пор болит так сильно. – В смысле: хорошо? Или плохо?

– У тебя все еще жар. Я надеялся, к этому моменту жар спадет.

– Все еще жар?

– Ага.

– Но прошло больше недели.

– Это новое, непредсказуемое заболевание.

– Точно. – Хорошо, что мама не присутствует при этом разговоре.

Смотрю на него в этом костюме химзащиты. Оглядываю палату, шлюз, отделяющий меня от остального госпиталя. Вспоминаю, как уставился на меня парень, который принес корзину с подарками. Будто я была ядовита и отвратительна.

Вспоминаю, как смотрел на меня Оливер после нашего поцелуя.

На глаза наворачиваются слезы.

Но Джои опустил голову, делая заметки на своем планшете, и не замечает этого.

– Увидимся позже. Кто-нибудь скоро принесет тебе завтрак. – Он выходит из палаты, все так же опустив голову и делая заметки. В коридоре он поднимает взгляд и машет мне, но уже не видит, как я вытираю слезы.

Почему «кто-нибудь» принесет, а не он? Но думать об этом долго не получается, потому что глаза снова закрываются.

Когда я их открываю, мой завтрак стоит на подносе рядом с койкой, а мама дремлет на стуле. Гляжу на запястье. Десять сорок две. Черт, часы прошли вот так запросто, и я снова проспала почти весь визит мамы. Хочется бодрствовать дольше пяти минут, помнить собственную жизнь, проживать ее.

63. Оливер

Во время утреннего визита мамы мысленно репетирую, что буду говорить Келси про то, как поведу ее на Кони-Айленд, на колесо обозрения и выиграю для нее самую большую мягкую игрушку в луна-парке.

Я опасался, как бы мама не заметила, что я ее не слушаю, но она, как обычно, не замечает. А я, как обычно, удивляюсь, что можно говорить так долго. И как у нее получается находить все новые и новые темы для рассказа?

Мама заканчивает визит так же, как всегда: сказав, что скоро увидимся, но велев звонить или писать, если мне что-нибудь понадобится. Она обнимает меня и трогает указательным пальцем нос. Видимо, этот жест показывали по телику в каком-нибудь шоу, потому что она стала делать так всего пару дней назад.

– Люблю тебя, Оливер! – говорит мама через плечо, уходя.

По привычке смотрю в коридор, но штора у Флоры задернута.