— Даже за шестьдесятъ. Бумажные. A на оставшіеся десять пфенниговъ купилъ сигару. Докурилъ до половины и спряталъ.
— Какое милое чудачество!
— Ну, какъ вамъ сказать…
Черезъ недѣлю.
— Виноватъ, позвольте мнѣ пройти внутрь трамвая…
— Куда вы прете! Неудобно.
— Это почему же-съ?
— Тамъ кайзеръ сидитъ.
— Опять?!
— Да-съ, опять.
— Господи, что это онъ каждый день разъѣздился. Торчи тутъ вѣчно на площадкѣ!..
— Ничего не подѣлаешь. Всѣ одинаково страдаемъ. Раньше хоть свита его ѣздила, a теперь и тѣ перестали.
— Собственно, почему?
— Собственно изъ-за сигары. Такія онъ сигары сталъ курить, что даже Гельфериха, друга его, извините, стошнило. Съ тѣхъ поръ стараются съ нимъ въ закрытыя помѣщенія не попадать.
— Гм!.. Большое это для насъ неудобство.
— И не говорите! Занимаю я номеръ въ гостиницѣ «Розовый Медвѣдь», какъ разъ рядомъ съ нимъ… И что же!
— Развѣ онъ до сихъ поръ въ этомъ «Медвѣдѣ» живетъ?!
— Представьте! Отвратительнѣйшій номеришко въ три марки, и такъ онъ туда представьте вгвоздился, что штопоромъ его не вытянешь. Ну, вотъ. Такъ придешь домой — портье жить не даетъ: сапогами не стучи, умываться или что другое дѣлать (перегородка-то въ палецъ) не смѣй — чистое наказаніе! Будто не можетъ человѣкъ себѣ дворца выстроить.
— Да-съ. Оно и съ обѣдами не совсѣмъ удобно.
Приходить — всѣ должны вставать и стоять, пока онъ не съѣсть обѣда, A ѣстъ онъ долго. Да еще кусокъ останется, такъ онъ норовитъ его въ карманъ сунуть или въ другое какое мѣсто. Вѣрите — вчера полтарелки макаронъ за голенищемъ унесъ.
— Что за милое чудачество!
— Чудачество? Вотъ что, мой дорогой — если вы тихій идіотъ, то и должны жить въ убѣжищѣ для идіотовъ, a не толпиться зря на трамвайной площадкѣ!..
Черезъ мѣсяцъ.
– Ѣздитъ?
- Ѣздитъ. Раза четыре въ день: и все норовитъ до конца доѣхать за свои десять пфенниговъ. Опять же вагонъ такъ прокурилъ своими сигарами, что войти нельзя. По полтора пфеннига за штуку сигары куритъ — повѣрите ли?!!
— Какъ не стыдно, право. Вѣдь мы къ нему въ его дворцы не лѣземъ, такъ почему жъ онъ къ намъ лѣзетъ. Кайзеръ ты, — такъ и поступай по-кайзерячьи, a не веди себя, какъ мелкій комми изъ базарной гостиницы.
— Вотъ вы говорите — дворцы… Какіе тамъ дворцы, когда, говорятъ, все заложено и перезаложено. Вѣрите ли — исподнее солдатское подъ видомъ шутки якобы — подъ штаны надѣлъ, да такъ и ходить. Стыдобушка!
— Слушайте… A нельзя его не пускать въ трамвай?
— Попробуй, не пусти. Я, говоритъ, такой же пассажиръ, какъ другіе! Въ столовой тоже: я, говорить, такой же обѣдающій, какъ другіе… A какое тамъ — такой! Все-таки кайзеръ — жалко — ну, лишній кусокъ и ввернутъ или полтарелочки супу подбросятъ.
— A въ «Розовомъ Медведѣ» все еще живетъ?
— Живетъ. За послѣдніе полмѣсяца не заплатилъ. Портье жаловался мнѣ. Напомнить, говоритъ неудобно, a хозяинъ ругается.
— Положеньице! A кайзеръ такъ и молчитъ?
— Не молчитъ, положимъ, да что толку… Вотъ, говоритъ, выпущу военный заемъ — тогда и отдамъ. Что жъ военный заемъ, военный заемъ. Военный заемъ еще продать нужно.
— Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чѣмъ сигары раскуривать — за номеръ заплатилъ.
— A вы думаете, онъ свои куритъ? У него теперь такая манера завелась: высмотритъ кого поприличнѣе и сейчасъ съ разговорчикомъ: «Далеко изволите ѣхать?» — До Пупхенъ-штрассе, ваше величество". "А, это хорошо. Кстати: нѣтъ ли y васъ сигарки. Представьте, свои дома забылъ". Жалко, конечно, — даютъ. Но, однако — сегодня забылъ, завтра забылъ — но нельзя же каждый день! Мы тоже не милліонеры.
— И не говорите!.. Съ займомъ тоже: подписался только онъ самъ на полмилліарда, да дѣти по сту тысячъ. Больше никто. Однако, подписаться подписались, a взноса ни одного еще не сдѣлали. Сухіе орѣхи. Даже задатку не дали.
Черезъ два мѣсяца, въ общественной столовой:
— Послушайте, вы тамъ! Бросьте ѣсть свою гороховую сосиску. Кайзеръ пришелъ. Спрячьте ее.
— A что, развѣ неудобно при немъ ѣсть?
— Не то. A увидитъ еще да попросить кусочекъ — вамъ же хуже будетъ.
— И Боже жъ ты мой! Кайзеръ, кажется, какъ кайзеръ, a совсѣмъ не по кайзериному поступаетъ.
— Довоевались.
НАЧАЛЬНИКЪ СТАНЦІИ
Это былъ обыкновенный замухрышка начальникъ станціи. Ничего въ немъ не было замѣчательнаго: ни звѣзда во лбу не горѣла, ни генеральскимъ чиномъ не былъ онъ отличенъ, ни талантами, ни умомъ не блисталъ.
И однако же, когда я пришелъ къ нему и сказалъ: "Прошу пропустить мои вагоны черезъ вашу станцію — онъ отвѣтилъ:
— Не пропущу.
— То есть, почему это не пропустите?
— Не пропущу.
— Однако, по закону вы должны пропустить!
— Не пропущу.
— A что нужно сдѣлать, чтобы вагонъ былъ пропущенъ?
— Смазать.
— Васъ или вагонъ?
— Меня.
"Эхъ, смазалъ бы я тебя, — сладострастно подумалъ я. — Такъ бы я тебя смазалъ, что ужъ никогда больше не скрипѣлъ бы ты y меня надъ ухомъ". Вслухъ я удивился:
— Какъ же это васъ можно смазать? Чѣмъ? Не понимаю.
— Золя читали?
— Даже въ подлинникѣ.
— A я въ переводѣ. Романъ y него есть одинъ "Деньги".
— Знаю. Такъ-то жъ романъ.