Каратель

— Сытый, ломишься к той двери и устраиваешь им на выходе пробку. Завал чтоб под потолок, чтоб ни одна сука через тебя не прошла. Ща, погодь, отсыплю, и беги. А ты, моряк, за мной. Вот, здесь стой. — Ахмет быстрым шагом вышел на середину плаца и высыпал из мешка половину винтовочных магазинов прямо под ноги между собой и Райерсоном. — Вот, держи. Давай быстрей.

Сытый решительно рванул мешок и побежал к торцу. Ахмет оглянулся: пулеметчики еще возятся. Эх, линия огня близко слишком, не цепануло бы.

Посмотрел на двери столовки — о, уже кто-то шароебится, пора. Ахмет упал на колено, увлекая за собой Райерсона, и протянул ему магазин:

— Погнали, морячок.

Райерсон без раздумий взял и примкнул магазин, изготовившись к стрельбе. Сознание отступило окончательно, теперь перед телом была одна задача — не допустить прорыва из зала столовой. Русский выбрал правильное решение — устроить на двух выходах баррикады из трупов и расстрелять в упор толпу за картонными стенками. Они не смогут даже метаться, и три пулемета .50[101] срежут толпу как газонокосилка.

Первая очередь бросила назад две фигурки, приближавшиеся из темноты коридора. Второй, наполовину выдув магазин, Ахмет перечеркнул все четыре здоровенных окна. …Надо подстегнуть. Пусть давятся в дверях. Ага, Сытый работает. Давай, парень. Опять коридор, погодите вы, суки, ща заряжусь — три, три. По два не выходит. Ладно, сойдет. Коридор, так, еще, нормально. Этот куда хуярит? О, правильно. С той стороны тоже надо… — Ахмет вслед за Райерсоном перенес огонь на участок зала перед дверьми в выходной коридор, пусть там тоже сложится куча. — …Куда-то пропал звук. Как там пулеметчики? Ща, этот кончится, оглянусь. Три, два, два. Ну вот, уже по два получа… Ну ни хуя себе. А я боялся, что не услышу…

За спиной ударил первый пулемет, и слух тут не потребовался, его грохот чувствовал весь организм. От столовки тут же полетела всякая дрянь, поднялась откуда-то взявшаяся пыль, словно здание выбивали, как ковер. …Второй. Давай, Токарь, ты можешь, знаю. Третий. Все. Оба, опять… — Ахмет сменил магазин и несколькими очередями подавил шевеленья в коридоре. — …Щас рамы ебнутся. Бля, через минуту ни хуя будет не разглядеть…

Рухнули не рамы, а вся фасадная стена. Лишившись опоры на раскрошенный низ, стена взвизгнула и заскрежетала рвущимся металлом, на секунду повисла под углом и глухо шлепнулась на утоптанный снег плаца. Между стрелками и воющей на разные голоса целью повисло плотное облако пыли. Словно испугавшись, что из этого облака сейчас покажутся идущие на прорыв враги, смолкшие на несколько секунд пулеметы дружно ударили вновь, заглушая пронзительный вой обезумевших целей и сочные глухие шлепки.

…Сейчас бы с РПО туда уебатъ. Да хули РПО, щас бы просто гранат, — отрешенно думал Ахмет, быстро долбя одиночными на каждое шевеление за пыльной завесой. — …А морячок молодец, честно работает. Во как, во! Ишь ты, умеет стрелять-то…

Рядом, по другую сторону от Ахмета, ударила еще одна винтовка. Покосившись, Ахмет увидел Серегу, с головы до ног забрызганного кровью. Прекратив огонь, Ахмет махнул ему — мол, нехуй здесь делать, давай назад, важнее смотреть вокруг, чтоб пулеметчикам сзади не прилетело.

За пылью вновь заскрежетало… Эх, срубят каркас, и крыша упадет. Как их потом добивать. Вроде не падает. Держись. Хоть пару минут еще продержись. Так, кончился опять. Следующий. О, дальний че-то замолчал. Не прихерачили его? Не должно. Ни одного с той стороны. Че-то он больно долго ленту заправляет…

Да, заправлять ленту переломанными пальцами не очень удобно. Стрелять еще хуже; но кривящиеся от боли первые номера, ни один из которых не сберег пальцев, не даром дожили до этого утра. Единственное, о чем жалел каждый из них, так это о том, что перед стрельбой не догадался состыковать ленты. Теперь им приходилось делать это в одиночку, изорванными в лохмотья запястьями, а один из пулеметчиков делал это со сломанными кистями. Но ни один из них не променял бы эту боль ни на что в целом свете, ведь рассчитаться сполна — величайшее из удовлетворений, доступных в нашем мире человеку. Рядом с ним не стояли не то что какие-то там богатства и удовольствия; рядом с местью бледно и дешево выглядит даже власть, и даже сама жизнь.