Каратель богов

(Проклятье! А что, если к нам заявился Аргос? Ведь это чертовски ловкий план: заставить капитана отконвоировать Чапая к себе в номер и приковать к стене. А потом прийти сюда самому, грохнуть хозяина, запереться в его комнате, допросить Чапая, затем грохнуть и его и с рассветом покинуть Обочину, пока наши трупы не обнаружены…)

Когда подобные догадки осеняют меня за миг до того, как могут воплотиться в реальность, и угрозу уже не предотвратить, мне становится по-настоящему страшно. Шпион, конечно, не сапер, и способен ошибиться больше одного раза. Но каждая моя ошибка, грозящая обернуться провалом и гибелью, отдается у меня в голове щелчком сработавшего взрывателя. За которым спустя мгновение взорвется и мина, на какую я только что наступил и не заметил этого…

Реальность превзошла все мои прогнозы. Вот только в какую сторону – в лучшую или худшую, – я пока не разобрался.

Коваленко отпер дверь и остался жив, поскольку за ней стоял вовсе не Аргос. Но когда визитер переступил порог номера и вышел на свет тусклой лампочки, я обмер от неожиданности. Что было весьма красноречивым признаком. Напугать меня, когда я знал, что мои люди следят за номером капитана через закрепленную в коридоре мини-камеру, было непросто. Но второму ночному гостю Матвея это тем не менее удалось.

Забрасывая свою наживку, я не предполагал, что на нее практически с ходу клюнет столь крупная рыба. Впрочем, учитывая, что эта рыба плавала быстрее всех «рыб» Пятизонья, удивляться тут было особо нечему. А вот бояться этого молниеносного хищника стоило даже такому мастеру мимикрии, как я.

Геннадий Хомяков, он же Алмазный Мангуст! Правая рука Умника и человек – или правильнее назвать его существом? – способный к телепортации в любую точку Зоны без помощи тамбуров. И прежде он был неуловим, как ветер, а сегодня достиг высшей ступени в искусстве выживания. И заодно – в искусстве убивать, ведь Хомяков никогда не гнушался истреблять своих врагов, а ныне получил возможность наносить им удары в спину, где бы они ни скрывались. Даже засевшие в своих крепостях Хантер и Хистер не могли защититься от нынешнего вездесущего Мангуста. И все-таки этот головорез Талермана был, пожалуй, единственным среди его клики, у кого наличествовали определенные моральные принципы. По крайней мере, так считал Мерлин – некогда лучший друг Хомякова, – и спорить с его авторитетным мнением мне было не резон.

Я узнал одноглазого Мангуста практически мгновенно, даже без его прежних алмазных отметин на лице и горле. Но Чапаю этот изуродованный шрамами субъект был неизвестен. И потому я угрюмо взирал на капитанского гостя исподлобья, ничем не выдавая то, что на самом деле мы с ним знакомы.

А вот из простоватого Коваленко лицемер был так себе. От меня не ускользнул вопросительный взгляд, который он вперил в Мангуста прямо на пороге. И как Мангуст, тоже без слов, ответил на немой вопрос капитана, едва заметно мотнув головой. Подобное взаимопонимание, даже не с полуслова, а с полунамека, возможно лишь между давними приятелями. Которыми, несомненно, эти двое и являлись, но им хотелось, чтобы я думал иначе.

Что ж, разумная предосторожность.

Какой смысл вкладывал Хомяков в свое скупое молчаливое «нет», выяснилось сразу, как только хозяин к нему обратился:

– Ну, здорово, Капуцин! Надо же, и двух недель не прошло, а ты опять здесь! Чего это тебя в такую рань принесло? Соскучился, что ли, или выпить не с кем?